Янтарный призрак
Шрифт:
В открытую дверь вползло, как грозовая туча, некое чудовище, облаченное в пестрый спортивный костюм. Во временном приюте Иннокентия Степановича сразу стало тесно.
– Очухался? – прогудел тот, кто сначала душил, а потом колол Грызунову снотворное.
Старик посмотрел на своего тюремщика и промолчал.
– Дуешься на меня? – криво усмехнулся борец. – На сердитых воду возят. Впрочем, ты уже для этого, дед, не годишься. Тебя самого пора возить, но не в нашем „мерсе“, а на катафалке. – Довольный своей шуткой, мастер спорта по дзюдо громко рассмеялся.
–
– Что грешно, а что нет, – судить мне! – ткнул себя в широкую грудь Игорь. – И не суйся со своими полезными советами садовода, лопух хренов, Божий одуванчик!
Гориллоподобный страж запрокинул голову, раскрыл рот и залил в себя треть литра кока- колы из ярко-красной металлической баночки. Грызунов с завистью досмотрел сеанс переливания бурой жидкости из одной емкости в другую, сглотнул слюну и передернул заостренным кадыком. Поймав на себе взгляд своего подопечного, наемный охранник смял пустой контейнер железными пальцами.
– Вот так и с тобой будет, кляча полудохлая, если снова вздумаешь упрямиться! – Иван Поддубный наших дней швырнул расплющенную банку в угол.
– Отпусти меня, парень, – жалобно попросил Иннокентий Степанович.
– Ишь чего захотел, старче!
– Что я вам плохого сделал? Зачем я вам? Верните меня обратно в наш дзот.
– Куда, куда? – Игорь пригнулся, чтобы лучше расслышать.
– В дзот.
– Дед, окстись! Великая Отечественная пятьдесят один год тому назад как кончилась! Или это у тебя последствия контузии?
– Ранение у меня имеется. Получил его при разминировании Кенигсберга. А контузии не было! – Грызунов ударил сухой узкой ладонью по колену.
– Так ты вдобавок ко всему еще и фронтовик? – присвистнул собеседник. – Тебе, видать, за штурм цитадели Восточной Пруссии помимо медали выделили в пожизненное владение дзот, куда ты и поселился?
– Дурья твоя башка, – беззлобно огрызнулся ветеран. – Дзотом я называю ту хала- буду на окраине города, где обитают такие же, как я…
– Шаромыги и забулдыги!
– …несчастные, обездоленные, забытые близкими, родными и любимым государством люди, – закончил старик, не обращая внимания на реплики своего тюремщика. – Дзот означает „дом-здравница особых туристов“.
– А туристы, стало быть, это подобные тебе бичи.
– Там раньше была контора какой-то автобазы или стройки, точно не знаю, – продолжал Грызунов, пропуская мимо ушей оскорбления. – А теперь это штаб-квартира нищенствующей армии.
– Вам всем давно на кладбище перебираться надо.
– Что правда, то правда, – неожиданно для Игоря согласился с ним старик. – Пора уже на вечный покой. Да вот что-то Боженька никак не хочет душу мою прибрать. А пока, может, все же выпустишь меня отсюда, мил человек.
– Ну ты, старпер, даешь! Фиг тебе! Посиди под домашним арестом! Ты ж нам ничего еще не сказал!
– А что я вам должен был сказать? – В старческих выцветших глазах вспыхнул
– Вот придет Николай Михайлович, он тебе все и напомнит, растолкует, разжует и в рот положит.
– Николай Михайлович? Это кто? Тот, с горбатым носом и с залысиной?
– Он самый.
– Он у вас за хозяина?
Такое определение покоробило Игоря, который вместе со своим напарником Константином при подобном распределении ролей ветераном второй мировой автоматически получал статус холопа.
– За директора! – рявкнул телохранитель Задонского.
– Ясненько. Не пойму только, какой интерес у вашего фирмача ко мне?
– Он же тебя вчера все долбал, пьянь! А ты, как дебил, заладил: „Не помню! Не знаю!“ Пришлось тебя ширнуть и сюда приволочь, чтобы было где поточить с тобой лясы в теплой, дружеской обстановке. Здесь нам никто не помешает выпытать из тебя все, что нам нужно. И поверь мне, дед, я из тебя все вытрясу. А будешь молчать или косить под дурака – я запущу свою руку в твою поганую глотку по самый, локоть, ухвачу за кишки и выверну все твое вонючее нутро наизнанку! – Игорь поднес свою огромную пятерню к лицу пенсионера и пошевелил пальцами, поросшими жесткими волосиками, как ножки тарантула.
– Эсесовец, – тихо произнес Иннокентий Степанович.
– Что? – взревел дзюдоист и замахнулся. Но бить не стал: таких полномочий от своего шефа он не получал.
Старик инстинктивно закрыл глаза и втянул седую голову в острые плечи.
– Моя бы воля… – проскрежетал Игорь и, не докончив фразы, схватил пленника за шиворот, рывком поднял с дивана и выволок из комнаты. Походив из угла в угол, Грызунов опустился на табурет у обеденного стола.
– Жри! – гаркнул охранник и поставил перед стариком тарелку с остывшей глазуньей из трех яиц и большую расписную кружку с теплым чаем.
Бывший фронтовик такого не ожидал и потому совсем растерялся. Он принялся нелепо скрести ногтями покрытые щетиной впалые щеки, завороженно глядя на еду.
– Ну что чешешься, как пес шелудивый! – услышал он прямо над собой. – Цепляй вилку – и вперед! Яд никто не подсыпал.
Голод, как известно, не тетка, и невольник принялся за еду. Игорь стоял, скрестив на груди руки, и наблюдал за пожирателем яичницы. Когда арестант подобрал все с тарелки, тщательно обтер ее кусочком белого хлеба и перешел к чаепитию, сжав кружку трясущимися ладонями хронического алкоголика, в дверь позвонили.
– А вот и директор нашей фирмы! – объявил борец. – Сейчас, дедуля, он с тобой непосредственно и займется.
Оставив старика в одиночестве, Игорь пошел в прихожую открывать дверь.
Вскоре в комнату вошел лысеющий мужчина средних лет с крючковатым носом, в котором ветеран узнал человека, что беседовал, а точнее сказать, допрашивал его вчера. Позади возвышались, вздымаясь двумя скалистыми утесами, телохранители.
– Ну что, Степаныч? – спросил вошедший мягко, словно доктор Айболит больную мартышку. – Как наш гостиничный сервис? Как спалось?