Японская война 1904. Книга третья

Емельянов Антон Дмитриевич

Впрочем, тут важнее другой вопрос. Могу ли я что-то сделать? Находясь за сотни километров от моря, без какой-либо возможности влиять на решения наших адмиралов, в конце концов, без реального опыта, на который можно было бы опереться. Мысли крутились в голове, и пока ответов не было. Разве что пара неявных вариантов, которые надо было еще хорошенько продумать…

* * *

После получения новостей из Порт-Атура Ляоян сначала вспыхнул надеждой, попытался найти в них хоть что-то хорошее,

но потом все больше и больше начал погружаться в пучину отчаяния. Даже песни, которые пели солдаты у костров по вечерам, становились все грустнее и грустнее. А некоторые отделения — что недавно могло показаться немыслимым — и вовсе сидели тихо.

У нас во 2-м Сибирском, впрочем, было не до рефлексии. Все были заняты тренировками: офицеры гоняли солдат и играли в военные игры, солдаты гоняли сами себя. Основной упор мы делали на огневую мощь, скорость и, главное, слаженный маневр всех видов войск на отдельном участке фронта. Причем не один маневр за раз, как мы делали раньше, а целая серия, которая как в шахматной партии порой раскрывалась под самый конец. Пока выходило не очень, многие путались, мешали друг другу, но мы продолжали. Раз за разом. И постепенно мой штаб и штабы дивизий, которые собрали у себя Шереметев и Мелехов, набивали руку. Вот только успеем ли?

Я же с самого утра получил телеграмму от Плеве, что обещанные корпусу радиопередатчики прибыли и уже ждут нас. Не знаю, где он умудрился достать их так быстро, но я не собирался даже думать о зубах дареного коня. Не то что рассматривать их! Едва получив сообщение, подхватил с собой поручика Чернова как принимающего от связистов и прыгнул на утренний состав до Ляояна. К нам продолжали приезжать составы с добровольцами и припасами, поэтому поезда ходили каждый день — даже не пришлось ничего менять.

Я уже думал по пути немного подремать, как тут в наше купе заскочила Казуэ. Японка была одета в русский мундир и выглядела до чертиков непривычно. Причем так думал не только я, многие еще смотрели на нее косо, но польза от нового отдела, придуманного Плеве, как ни странно, была. Помимо сданных еще в первый день агентов за следующую неделю Казуэ нашла еще троих. Прошерстила вместе с приданными жандармами собранные мной анкеты всех новичков, отложила несколько десятков подозрительных, обратив внимание на мелкие нестыковки, которые пропустили люди Ванновского. И вот двое китайцев признались в работе на Германию, один — на Соединенные Штаты.

— Доброго дня, господин полковник, — девушка поклонилась мне по-японски, вкладывая в традиционный ритуал приветствия хозяина всю доступную ей иронию.

— Доброго дня, — я со вздохом ответил. — Ну что, вы хотите рассказать, что впервые нашли хоть кого-то, работающего на Японию? А то мне, конечно, приятно, что политики получили уникальную возможность щелкать по носу нейтралов, но… Война-то у нас не с ними.

— Вячеслав Константинович

доволен.

— Вы работаете не на него, не забыли?

— Поэтому и догнала вас. Хотела рассказать, что вчера, когда я была в Ляояне, меня приглашал на беседу Сергей Юльевич.

— Витте? Что он хотел?

— Делал вид, что благодарит меня за помощь в день покушения, — ответила Казуэ и неожиданно презрительно скривила лицо.

— А на самом деле?

— Хотел, чтобы я делилась с ним информацией о вас.

— Прямо так в лоб?

— Нет, конечно, — Казуэ скривилась еще больше. — Этот человек понятия не имеет о гири.

— В смысле о гантелях? При чем тут они?

— Не гантели, — Казуэ прикрыла глаза и что-то проговорила про себя, как всегда делала, когда забывала какие-то слова на русском. — Гири — это японское слово, означает что-то вроде долга, чести. Когда вы кого-то просите о помощи, то берете на себе гири перед этим человеком, но… Есть манипуляторы. Они не просят, они играют словами, они пытаются заставить тебя думать, будто ты сам хочешь сделать то, что нужно им. Обманывают, чтобы душа не была отягощена гири, понимаете?

— Кажется, понимаю, — я кивнул, невольно соглашаясь. При всей показной открытости и жизнерадостности Витте в нем действительно было что-то скользкое.

— Так вот он почти полчаса рассказывал мне, как я должна быть вам благодарна за то, что смогла вырваться из-под власти семьи, императора, каждого, кто подавлял меня все эти годы.

— То есть напомнил о тех, кого вы потеряли, начав работать на нас.

— О да! И я ведь понимала в тот момент, что он делает это специально, но если бы вы оказались рядом, а у меня в руках был нож, то я бы не удержалась. Умеет он говорить. Слова так и льются, и смысл вроде бы правильный, а желания появляются совсем другие.

— Ловко, — согласился я. — Потом спросит кто, о чем вы говорили, и он совершенно искренне ответит, что пытался наладить наш с вами контакт. И что дальше?

— Потом он намекнул, что некоторые люди наивно считают, будто ваши с ним цели не совпадают, и поэтому, если у меня будет что рассказать, чтобы я с ним делилась.

— То есть формально вам представились моим врагом и предложили поработать вместе?

— Да, но… Он все равно враг моей стране, и я ненавижу тех, кто не знает, что такое честь.

— Знаете, — я улыбнулся. — Вы вот рассказали, и я невольно чувствую, что теперь вам должен.

— Потому что вы знаете, что такое гири. И я буду этим пользоваться…

Поезд как раз добрался до Ляояна, и Казуэ, словно заранее рассчитав, где и как должен закончиться наш разговор, вскочила на ноги и выскользнула из вагона. Мы с Черновым только проводили ее взглядом, а потом молча слушавший нас все это время связист не выдержал.

— Гири… Иногда японцы придумывают красивые слова.