Японский любовник
Шрифт:
Альма предавалась безмысленной радости любви. И удивлялась, как это никто не замечает сияния ее кожи, бездонной черноты в ее глазах, плавности поступи, томности голоса, пылающей энергии, которую она не могла и не желала скрывать. В те дни Альма записала в дневнике, что ходит порхая, под кожей у нее всегда пузырится газировка, волоски дыбятся от наслаждения; сердце ее выросло в шар и вот-вот лопнет, но в это раздутое сердце не вмещается ничего, кроме Ичимеи, — остальной мир словно вылинял; что она рассматривает в зеркале свое обнаженное тело, воображая, что это Ичимеи смотрит на нее с той стороны стекла, любуясь ее длинными ногами, сильными руками, упругой грудью с темными сосками, ее гладким животом с нежной линией темных волосков от пупка к лобку, ее накрашенными губами, ее бедуинской кожей; что она спит, уткнувшись лицом в его майку, напитываясь запахами почвы, растений и пота; что она затыкает уши, чтобы вновь услышать мягкий
СЛЕДЫ ПРОШЛОГО
Вначале Альма Беласко и Ленни Билл, ее друг, поселившийся в Ларк-Хаус, решили насладиться культурной жизнью Сан-Франциско и Беркли. Они ходили в кино, в театры, на концерты и выставки, экспериментировали в экзотических ресторанах и гуляли с собакой. Впервые за три года Альма появилась в фамильной ложе на опере, однако в первом акте ее друг запутался в сюжете, а во втором уснул прежде, чем Тоска вонзила столовый нож в сердце Скарпиа. От оперы пришлось отказаться. Машина Ленни была удобнее, чем у Альмы, и они ездили на ней в долину Нала наслаждаться буколическими виноградниками и пробовать вино или в Болинас — дышать соленым воздухом и есть устриц, но в конце концов оба устали выглядеть молодыми и активными, держась на силе воли, и постепенно уступили искушению покоя. Вместо всех этих прогулок, которые требовали перемещений, поисков интересных мест и пребывания на ногах, они смотрели кино по телевизору, слушали музыку у него или у нее или заходили в гости к Кэти, прихватив бутылку розового шампанского, в качестве дополнения к серой икре, которую привозила дочь Кэти, стюардесса «Люфтганзы». Ленни помогал в клинике — учил пациентов делать для театра Альмы маски из влажной бумаги и зубного цемента. Вечера они проводили за чтением в библиотеке, единственном общем помещении, где было более-менее тихо: шум являлся одним из неудобств совместного проживания. Если не было других вариантов, они усаживались в столовой Ларк-Хаус под пристальным наблюдением других постоялиц, завидующих счастливому жребию Альмы. Ирина чувствовала себя отринутой, хотя иногда ее и привлекали к совместным выходам; она перестала быть незаменимой для Альмы. «Это только твои домыслы, Ирина. Ленни с тобой не соперничает», — утешал подругу Сет, хотя и сам был обеспокоен: ведь если бабушка сократит Ирине рабочие часы, у него будет меньше возможностей видеться с девушкой.
В тот вечер Альма и Ленни сидели в саду и, по обыкновению, вспоминали прошлые деньки, а Ирина неподалеку мыла из шланга трехлапую Софию. Два года назад Ленни прочел в интернете про организацию, спасающую румынских собак — в этой стране они бегали по улицам, сбиваясь в настоящие стаи, — и вывозящую животных в Сан-Франциско, чтобы передать в опеку американцам, склонным к такому типу благотворительности. Мордочка Софии с черным пятном на глазу пленила Ленни, и он не раздумывая заполнил электронный формуляр, перечислил требуемые пять долларов и на следующий день явился за новой питомицей. В описании забыли упомянуть, что у собачки не хватает одной лапы. Наличие всех остальных позволяло Софии вести полноценную жизнь, единственным следствием увечья было то, что она уничтожала одну из конечностей любого предмета, у которого их имелось четыре (это касалось, например, столов и стульев), однако Ленни решал эту сложность с помощью неиссякаемого запаса пластмассовых кукол: как только одна из них становилась хромой или однорукой, Ленни выдавал собаке следующую жертву» вот так они и жили. Единственной слабостью Софии была неверность хозяину. Она воспылала страстью к Кэтрин Хоуп и при малейшей возможности пулей устремлялась на поиски, чтобы в один прыжок оказаться у нее на груди. Софии нравилось путешествовать в кресле-каталке.
София кротко стояла под струей из шланга, пока Ирина беседовала с ней по-румынски — для отвода глаз, а сама прислушивалась к разговору Ленни с Альмой. Ей было стыдно подслушивать, но стремление проникнуть в тайну этой женщины превратилось у них с Сетом в настоящую манию. Ирина знала от самой Альмы, что дружба с Ленни зародилась в 1984 году, когда умер Натаниэль Беласко, и продолжалась всего несколько месяцев, но в силу обстоятельств эти месяцы выдались такими наполненными, что при встрече в Ларк-Хаус Альма и Ленни
— Ты могла выбрать что-нибудь и получше, Альма.
— А мне больше не нужно. Единственное, чего мне не хватает, — это камина зимой. Люблю смотреть на огонь, он похож на морские волны.
— Я знаю одну вдовицу, она провела последние шесть лет в круизах. Как только корабль прибывает в последний порт, семья покупает ей билет в новое кругосветное путешествие.
— Как же такое решение не пришло в голову моему сыну с невесткой? — рассмеялась Альма.
— Тут преимущество в том, что если ты умрешь в открытом море, капитан выкинет труп за борт и семья не будет тратиться на похороны, — добавил Ленни.
— Мне здесь хорошо. Я познаю самое себя в отсутствие всех украшений и транжирства; это процесс довольно медленный, зато очень полезный. В конце жизни всем бы следовало этим заняться. Было бы у меня побольше прилежания — я постаралась бы обставить внука и написать мемуары самостоятельно. У меня есть время, свобода и тишина — то, чего никогда не было в суматохе моей прошлой жизни. Я приготовляюсь к смерти.
— До этого тебе далеко, Альма. Ты прекрасно выглядишь.
— Спасибо. Должно быть, из-за любви.
— Из-за любви?
— У меня, скажем так, кто-то есть. Ты знаешь, о ком я говорю: это Ичимеи.
— Невероятно! Сколько же лет вы вместе?
— Подожди, дай-ка я посчитаю… Я любила его, еще когда нам было лет по восемь, но как любовники мы вместе пятьдесят восемь лёт, с пятьдесят пятого, с несколькими долгими перерывами.
— Почему ты вышла за Натаниэля? — спросил Ленни.
— Потому что он хотел меня защитить, а я в тот момент нуждалась в его защите. Вспомни, какой он был благородный. Нат помог мне смириться с тем, что есть силы более могущественные, чем любовь.
— Альма, я хотел бы познакомиться с Ичимеи. Предупреди меня, когда он к тебе приедет.
— Наша связь до сих пор остается в тайне, покраснев, призналась Альма.
— Но почему? Твоя семья тебя поймет.
— Это не из-за Беласко, а из-за семьи Ичимеи. Из уважения к его жене, его детям и внукам.
— После стольких лет его жена должна бы знать, Альма.
— Ленни, она никогда не подавала виду. Я не хотела бы причинять ей боль, Ичимеи мне этого не простит. К тому же тут есть свои преимущества.
— Какие?
— Во-первых, нам никогда не приходится сталкиваться с домашними проблемами, думать о детях, о деньгах… обо всем, чем озабочены семейные пары. Мы встречаемся только для любви. К тому же, Ленни, тайная связь нуждается в защите, она хрупка и драгоценна. Ты это знаешь лучше других.
— Мы оба родились на полвека раньше, чем следовало, Альма. Мы с тобой эксперты по запретным связям.
— У нас с Ичимеи была возможность, еще тогда, в молодости, но я не осмелилась. Я не могла отказаться от надежного существования и угодила в плен к условностям. Это были пятидесятые годы, мир был другим. Помнишь?
— Мне ли не помнить! Подобный союз был тогда невозможен, и ты, Альма, потом бы сильно пожалела. Твои потери раздавили бы все хорошее, убили любовь.
— Ичимеи это знал и никогда меня не просил.
После долго паузы, во время которой друзья наблюдали за играми колибри на кусте фуксий, а Ирина сознательно медлила с вытиранием и причесыванием Софии, Ленни признался, что ему жалко, что они почти тридцать лет не виделись.
— Я узнал, что ты живешь в Ларк-Хаус. Это совпадение заставляет меня поверить в судьбу, Альма: я ведь записался на лист ожидания несколько лет назад — раньше, чем ты приехала. Я откладывал решение тебя навестить, потому что не хотел раскапывать мертвые истории, — сказал он.