Ярлыки
Шрифт:
– Что мне делать? – спросила она. – Я не могу уйти на пенсию!
– Как насчет торговли? – спросил он. – Ты не связывалась с каким-нибудь универсальным магазином? «Хедквотерз», конечно, мог бы использовать тебя.
– Работать с Уэйлендом? – фыркнула она. – Он слишком много раз предавал меня.
– Я уверен, что он захочет помочь тебе…
– Я не хочу принимать милостыню, Колин!
– Не думай об этом как о…
– Ни слова больше, Колин. Обещаешь? – с вызовом спросила Корал. – Если это дойдет до «Лейблз», я погибла. О Господи, может быть, Мэйнард была права, что выпрыгнула в окно? Может быть, после «Дивайн»
– Позволь мне переговорить с Уэйлендом. Я уверен, что он придумает что-нибудь. И это не будет милостыня, – заверил ее Колин.
– Ты же знаешь, Колин, в моих венах течет типографская краска.
Они сидели некоторое время молча, потом Колин сказал с грустью:
– У Майи дела идут так хорошо – тебе бы следовало простить ее, забыть обо всем и стать ей другом. Вы могли бы очень помочь одна другой.
Корал вздохнула.
– Не знаю… Я чувствую себя немного виноватой… Я хочу сказать, что ее вещи чудесны и, возможно, мне нужно было положить конец нашей затянувшейся вражде, но я была так потрясена, так изумлена, узнав, что она и есть Анаис Дю Паскье. Я ожидала увидеть француженку, а неожиданно встретила Майю. Я почувствовала себя так, словно меня обманули. Она выглядела такой красивой, такой милой. Я скучала по ней последние несколько недель…
Колин внимательно наблюдал за Корал. Если бы он мог применить свои посреднические таланты, чтобы восстановить эту несчастную разбитую семью, он бы в самом деле ощутил, что достиг чего-то.
– Корал, меня только что осенила великолепная идея, – сказал он. Его сердце забилось учащенно, потому что неожиданно у него родился невероятный план. – Я скажу сейчас тебе кое-что, о чем меня просили не говорить, но, мне кажется, очень важно, чтобы ты знала об этом. Майя должна получить Награду моды «Дивайн» за этот год.
На лице Корал отразился вихрь чувств: гордость, зависть, радость и гнев. Колин видел, как все они мгновенно нахлынули на нее. Какой бы ни была Корал, но от нее ни на миг не хотелось отрывать взгляд.
– Донна! – воскликнула она. – Донна Брукс выбрала ее назло мне!
Колин застонал в отчаянье и схватил ее за руку.
– Забудь о всех людях, которые что-то делают назло тебе! Этот мир вовсе не вращается вокруг тебя, Корал! Она бы выиграла этот приз в любом случае – разве ты не понимаешь этого? Она действительно талантлива! Она заслужила его!
Корал откинулась на кушетку.
– Так что? – тупо спросила она. – Какое все это имеет отношение ко мне?
– Твое имя по-прежнему будет стоять на первой полосе журнала, пока на прилавках не появится январский номер, – объяснил он. – Для многих людей ты еще главный редактор «Дивайн». Если я натяну все нити, может, я смогу организовать так, чтобы ты сама представила собственную дочь в связи с этой наградой? Для тебя это будет сказочное паблисити, оно породит волну доброжелательности! Ты можешь все наверстать с Майей, весь мир моды увидит тебя – а ты приведешь себя в форму и будешь выглядеть ослепительно! Но ты должна покончить с выпивкой, с марихуаной, с инъекциями!
Корал скорчила гримасу.
– Я не понимаю, что ты имеешь в виду, я лишь выпиваю немного, – и она снова наполнила бокалы.
– Корал! Дорогая! – Колин опустил руку на ее исхудавшее плечо. – Неужели до тебя не доходит, почему люди отворачиваются от тебя? Каждый знает, что наркомания –
– Ты в самом деле так думаешь про меня? – прервала его Корал. – Что я наркоманка?
Она повернулась, чтобы видеть его лицо, а ее глаза неожиданно стали ясными и голубыми.
– Извини меня за резкость, Корал, но… эта кислота на голову бедняжки Донны! Только не говори мне, что ты здраво мыслишь! Такого рода поступки люди совершают, когда они сидят на амфитаминах. И все знают, что это твоих рук дело. Вот почему тебя не принимают в салонах. Скажи «спасибо», что ты не в тюрьме…
Корал смотрела на него секунду, потом внезапно разразилась хохотом:
– Как сладка месть, Колин!
– Корал, – сказал он, откинувшись на софе и глядя на нее. – Если я смогу уговорить Донну Брукс, чтобы ты представила награду, то не подводи меня, ладно? Ты будешь той элегантной, уравновешенной Корал Стэнтон, которую я всегда знал…
Она вздохнула:
– Что ж… Я понимаю, что ты прав. Мне хочется теперь, чтобы мы с Майей стали друзьями, но я ужасно гордая. Знаешь, Джимми Палачча на прошлой неделе погадал мне на картах, у него все гадают. На каждый вопрос, что я задавала, выпадала эта чертова дама с головой в петле. Он пытался как-то иначе истолковать это, но я знаю, что эта карта означает рок и смерть, Колин…
– Тебе надо бы провести неделю или две в Провансе вместе со мной, Корал. Такая перемена обстановки была бы для тебя очень благотворна. Мы поедем после присуждения награды, если я все сумею организовать. Но для этого я должен потянуть за множество нитей.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
– Так хорошо еще никогда не было, Эдди! Никогда, никогда! – говорила ему Маккензи. Она лежала рядом с ним на своей широкой кровати, уткнувшись головой ему в подбородок и поглаживая рукой его плечи. К ним только что вернулось нормальное дыхание, и они приходили в себя.
Эд засмеялся:
– Ты говоришь так каждый раз!
– И каждый раз все лучше! В самом деле! Неужто ты так не думаешь?
Он рассмеялся своим низким, раскатистым смехом.
– Конечно!
Всякий раз, когда они бывали вместе, она восхищалась их гармоничностью, тем, как интенсивно два человека могут испытывать сексуальное чувство. Оно не уменьшалось нисколько, напротив, лишь возрастало.
Теперь, перед каждым приходом Эда, она наслаждалась ритуалом приготовлений: принимала продолжительную горячую ванну, брызгала духи на тело, везде, где, она знала, Эд будет целовать ее или прижмется лицом. Маккензи держала их встречи в секрете, она хотела, чтобы никто ничего не знал. Обычно она пристраивала куда-нибудь Джордана, отпускала горничную и дворецкого, заранее представляла, как приедет Эд: они поцелуются, потом, не произнося ни слова, он по винтовой лестнице отнесет ее в спальню. Она переставила кровать, постелила черные атласные простыни. Она раздевала Эда, потом раздевалась сама. Когда их тела соприкасались, она глядела в его потемневшие синие глаза, которые жадно всматривались в нее. Он так подробно любил ее тело, обследуя каждую его частичку своим языком, своими губами, доводя ее до почти невыносимой точки предчувствия, а потом полно удовлетворял ее. Наслаждение было почти аморальным, запретным, и это придавало ему особенную остроту.