Ярослав Мудрый. Историческая дилогия
Шрифт:
— Выход есть, Прохор. Я возвращаюсь в Ростов. С дружиной на ладьях. К Смоленску направлю мужиков с топорами дорогу прорубать. За тобой пришлю сотника Озарку. Никакой рухляди с собой не забирай. Всё получишь в Ростове. И добрую избу с землицей, и скотину. В Ростове тебя никто искать не будет, и никто не тронет. Что же касается пошлины, будешь платить, как и всем городским людям положено. Не тороплю с ответом. Потолкуй с женой и Березиней. Коль согласны будут, а другого выбора у вас нет, — приезжайте с Озаркой.
— Дык, — лицо Прошки несколько прояснилось. — А Березиня?.. В наложницы ее не возьмешь?
—
— А как же меня твой Озарка сыщет?
— Пометы на деревах оставлю. Сыщу! — твердо высказал сотник.
Прошка, хоть и согласился на княжеское предложение, но его душу после отъезда Ярослава грызли сомнения.
Манна с небес посыплется на тебя, Прошка. И избу тебе добрую, и землицу, и скотины полный двор, и Березиню в покое оставят. Живи в новом городе, не тужи, напастей не ведай. Уж больно всё гладко получается, Ярослав Владимирыч. Наобещал с три короба, а получишь с гулькин нос. Князьям да боярам никогда веры не было. Они ради корысти своей могут такого наплести, что уши вянут.
А корысть у Ярослава есть, и немалая. Вон он как на дочку зарился. Прибудешь в Ростов — и прощай Березиня. Мигом в княжой терем уволочет. Яблоко от яблони недалеко падает. Про отца хоть и былины складывают, и Красным Солнышком называют, а он — о том весь народ ведает — в похоти погряз. Стоит увидеть ему смачную девицу — и тотчас на ложе тащит. Ни стыда, ни совести! А ведь попы норовят его в святые возвести. Такого блудника! Уж, коль его в святые, то он, Прошка, святее всех святых. Умора! Да его, Крестителя, не мешает тугой плеточкой попотчевать за блуд. Дочке едва пятнадцать минуло, а ему, жеребцу, снасильничать ее возжелалось.
Боги уберегли. Зато ему, Прошке, князь посулил руку отрубить. Да за какую же провинность?! На полюдье дань всю сполна отдавал, староста ни в чем его не попрекал, и вдруг — в бега пришлось податься. Князю, вишь ли, дочка на потребу понадобилась. Вот так и Ярослав может промануть. Много ли значит его слово для смерда?..
Князь уехал, а Прошка всю седмицу думу думал.
Устинья же иногда сторожко говорила:
— А может, и прав князь-то? Забредут охотники и сгинем.
Но Прошка отмахивался:
— Не встревай, Устинья. Бабий волос длинен да ум короток.
— Чего это он короток? — норовила серчать супруга.
— Короток! Курица не птица, а баба не человек. Сгинь!
Устинья, ведая о крутом нраве супруга, торопко уходила по своим извечным повседневным делам.
— Ну, а ты мне, дочка, что присоветуешь?
— Не ведаю, тятенька. Мне и здесь повадно.
— А коль за нами человек князя Ярослава пожалует?
Березиня отозвалась не вдруг. У нее никак не выходил из головы разговор с молодым князем Ярославом.
— На всё твоя воля, тятенька. Куда родитель, туда и я.
— Умница, дочка. Я еще покумекаю.
Прошка кумекал, обходил свою заимку и тяжело вздыхал. Сколь трудов положил! Чего стоило избу срубить. Нужны дерева, а срубить дерево — что человека убить, ибо каждый славянин ведает, что из дерева были сотворены самые первые люди, а значит деревья
Никогда бы не решился Прошка срубить дерево, выросшее на могиле, ибо в него перекочевала душа человека. Нельзя валить и скрипучие деревья, поелику в них плачут души замученных людей, и тот, кто лишит их пристанища, доподлинно занедужит, а то и вовсе преставится.
А рубка старых деревьев? Упаси от того, лесные боги! Прошка ведает: грешно отнимать у лесных старцев право на естественную смерть. Старец, значит, главный, почитаемый, значит, священный.
Деревья с большим дуплом и причудливым переплетением корней также рубке не подлежат. Они «не такие как все», мало ли какая сила могла в них затаиться! А уж к «проклятым» деревьям и подступаться не стоит. Ни за злато, ни за серебро не заставишь Прошку жить в избе из осины и ели. Такая «проклятая» изба в три недели выкачает из хозяина все силы и погубит домочадцев.
Не годились для постройки избы и мертвые, сухие деревья. Оно и понятно: такие деревья не имеют в себе жизненных сил, на них след смерти — чего доброго занесут его в дом, и коль даже в доме никто не опочиет, то непременно прицепится «сухотка».
А бывает и «доброе» дерево не возьмешь, коль оно при рубке упадет макушкой «на полночь», где вечный мрак и лютый холод. Вставь такое дерево в сруб, и люди в избе долго не проживут.
Ведает Прошка и про «буйные», «злые» и «прокудливые» деревья. С ними лучше не сноситься. Такие дерева неминуемо сквитаются за свою погибель: вытешешь он из них бревно для избы, а изба и дня не простоит — обрушится на голову жильцам. Заказано «буйное» дерево рубить и на дрова — жди пожара.
Не раз видывал Прошка буйные деревья. Они чаще всего вырастали на заброшенных лесных дорогах, особливо — на крестцах [126] таких дорог, кои уводят вдаль на тот свет.
Нелегко, ох как нелегко выбрать доброе дерево. И не день и не два надо по лесу походить, и непременно без топора. А когда в дикий лес с топором пойдешь, то готовься к встрече с Хозяином. Леший может обойти зазевавшегося человека, и тот будет долго метаться внутри волшебного круга. Но Прошка хорошо ведает, как отделаться от Хозяина. Он вывернет наизнанку одежку и переменит обувку — левый сапог — на правую ногу, правый — на левую, и лешак перестанет морочить дровосека.
126
Крестцы— перекрестки.
Из почитаемых деревьев — дуба, сосны, березы и липы — Прошка выбирает сосну. Она самая благодатная для избы. Но когда дерево рубят, оно плачет от боли, а посему Прошка начинает истолковывать сосне, что он не выродок, скуки ради замахнувшийся топором. Он снимает перед древом шапку, кланяется ему земным поклоном и принимается рассказывать о нужде, заставившей покуситься на его зеленую жизнь, а после кладет сосне угощение — кусочек хлеба, дабы древесная душа выбежала из ствола полакомиться и не ощущала лишних мучений.