Ярославль. Сорок тысяч слов о любви
Шрифт:
– А вот тут ирония неуместна.
– Да ладно тебе. Расскажи, ну пожалуйста, – заюлила Вера.
– Это греческие буквы. Альфа и Омега. Начало и конец.
Двор был завален строительным мусором. Изнутри сквозь приоткрытую дверь доносилось пение дрели. Годунов вошёл, Вера последовала за ним в коридор со сбитой штукатуркой. На стенах обнажился старинный красный кирпич, а пол скрывал слой грязи. Из коридора они попали в холл, где в тумане из пыли и дыма курили трое усталых ремонтников. На пару они взглянули равнодушно.
– Мужики, на чердак ход где? – спросил
– Направо дверь, потом по лестнице, там налево и ещё раз вверх, – отозвался один.
– Спасибо.
– Не булькает!
– Булькнет! – Годунов подмигнул, а рабочие заржали.
Они вышли из холла, свернули на лестницу и поднялись на второй этаж.
– Так просто? – шепнула Вера.
– Повезло, – пожал плечами Годунов. – Дверь ещё может быть закрыта.
Замка не было, дверь поддалась, с чердака повеяло холодом. Годунов достал фонарик и посветил вперёд. Это был обычный чердак, только очень большой. Мощные брёвна-стропила, брёвна-стяжки на полу, сам пол покрыт слоем пыли, завален всякой рухлядью – тряпками, бидонами, старыми рамами.
– Не хватает только пулемета «Максим», – пробормотал Годунов.
Они принялись искать, оглядывая и ощупывая нижние части стропил и другие укромные места. Вера светила, Годунов шарил, посадив пару заноз, потом они поменялись. Но нет, ничего не было. Пройдя чердак по периметру, они приблизились к двери, и там под одной из балок Годунов нащупал прямоугольный предмет, завёрнутый в кусок ткани. Он был плотно загнан между сочленением двух стропил, и достать получилось не сразу. Годунов нашел ржавую скобу, подсунул её и вырвал находку из паза.
– Есть!
Плоский предмет размером с книжку был обтянут пыльным-пыльным холстом. Годунов нетерпеливо развернул его.
– Чёрт.
– М-да.
– Нашли, да не то.
Годунов держал небольшую иконку с неведомым святым. Они быстро обшарили оставшуюся, совсем небольшую часть и ничего не обнаружили.
– Надо уходить.
– А что с иконой?
– Заберём.
– Это не воровство? – засомневалась Вера.
– У кого? Хозяина сто лет нет в живых. Здесь была больница, а сейчас кто-то выкупил здание. Хватит с него и стен.
Они спустились по лестнице, прошмыгнули мимо рабочих и вышли в полутёмный ярославский вечер. Была оттепель, снег на улицах стаял, мокрый асфальт отражал свет фонарей и дальних светофоров. Они пошли по Собинова. На углу с улицей Свободы обнималась парочка. Годунов остановился, им горел красный, Вера хитро щурилась.
– Что-то случилось? – спросил Годунов.
– Смотри, как они целуются.
– Ну и что?
– В Юрьевце так не принято.
– Чем больше город, тем меньше людям дела друг до друга.
– Но я и в Москве такого не видела. А здесь почти каждый день. Даже свои типы есть.
– Типы чего?
– Ярославских уличных поцелуев. Смотри: это тип номер один: «Кролик и удав». Он её обхватил всем, чем только можно, того и гляди съест.
Годунов посмеивался.
– Знаешь, так удивительно, что бабушка рассказала всё это сейчас. Она никогда ничего такого не говорила. И мама тоже. Такая
– Ничего удивительного. Во-первых, в их времена не принято было рассказывать всем подряд, как ты забеременела без штампа в паспорте. Странно как раз то, что всё же рассказала. А, во-вторых, скорее всего, никто и не спрашивал. Для того, чтобы знать, нужно интересоваться. А люди обычно заняты только собой, другие им по барабану.
– А знаешь, я бы хотела, чтобы ты показал мне город.
– Ты точно этого хочешь?
Вера кивнула.
– Но я не экскурсовод.
– Ты же столько знаешь.
– Хорошо. Но это будет не совсем экскурсия.
– А что?
– Тебе придётся довериться. Готова?
– Да, – беспечно сказала Вера. – Я готова.
Они вышли на улицу Свободы и зашли в бар. Тотчас же перед ними вырос молодой высокий бармен: «Что будете?»
– Плесни нам чего-нибудь покрепче.
– Виски, коньяк, ром, водка, текила?
– На твой выбор. Что-нибудь, чтобы не очень дорого и согреться. Мы выпьем по рюмашке и пойдем дальше. Холодает.
– Понял, – бармен исчез и тут же вернулся с двумя стаканами, на дне которых плескалась мутноватая жидкость. Рядом со стаканами бармен поставил блюдце с лимоном и горочкой соли.
– Что это? – спросила Вера, принюхиваясь.
– Вероятно, текила. Но это неважно.
– Почему?
– Такие правила, – Годунов поднял свой стакан.
Вера сделала то же самое. Они выпили. Годунов сразу расплатился, и они вновь вышли на улицу Свободы. Впереди виднелась башня – белый кирпичный куб с зубцами наверху и аркой у основания.
– А вот теперь слушай. Это Власьевская башня. Когда-то здесь была граница города – земляной вал со стенами и башнями. Под Власьевской был главный въезд в город, ворота. Видишь арку? Через неё и попадали в Ярославль, и мы сейчас попадём.
Годунов рассказывал, что башню назвали по соседней церкви святого Власия. В советское время церковь снесли, на её месте построили гостиницу.
Годунов говорил ровно, без эмоций, не подбирая слова, Вера внимательно слушала. Они прошли по пешеходному переходу и приблизились к арке в башне.
– Но, может, такой закон истории, – продолжил Годунов, пока они проходили под аркой. Под сводом голос звучал гулко. – Валы ведь тоже срыли, когда посчитали, что в них нет необходимости.
– А башню почему оставили?
– Хороший вопрос.
Они остановились, и Годунов рассказал, что над воротами башни была написана икона Знамения – в Ярославле вообще любили иконы на стенах. Эту икону считали чудотворной. В конце восемнадцатого века генерал-губернатор Мельгунов, ученый и масон, решил разобрать башню на кирпич для постройки сиротского дома. Но ярославцы взбунтовались. Губернатор сначала раздражался: картинка на стене для этих упрямцев важнее, чем дом для детей! Но, поразмыслив, Мельгунов решил, что так даже лучше. Он предложил выкупить чудотворную фреску. Вернее, не фреску, а то, на чём она была написана. И богатейшим купцам пришлось оплатить новый кирпич для Дома призрения ближнего.