Ярость Антея
Шрифт:
– Наконец-то! – восклицаю я, вторя мечущемуся под потолком эху симфонии войны. – Давно пора, черт бы вас побрал!
Баста! Никаких больше пряток и ползаний! Никакой скрытности, что изматывает нервы похлеще открытой схватки. Никаких ограничений в выборе оружия. И никаких компромиссов с врагом. Разве это не есть великое утешение для солдата, вступающего в свой последний бой?
Я спешу к брошенным мной у входа в зал оружию и амуниции, слушаю канонаду и улыбаюсь. Потому что я – по-настоящему счастливый человек. Все сомнения и страхи в прошлом. Настал час гнева. Чистого безудержного гнева, который надо выплеснуть на врага весь, без остатка. И покинуть этот мир невозмутимым, как сфинкс, без черных помыслов и сожалений о несбывшихся надеждах.
Удастся
Глава 14
Когда я вбегаю в подвал, готовясь пристрелить любого, кто будет разгуливать по нему голышом с багром наперевес, оказывается, что мое вмешательство уже не требуется. Пара изрешеченных пулями уродливых трупов лежит перед дверью, за которой только что скрывались их несостоявшиеся жертвы. И еще три тела – на сей раз человеческих – находятся в тесной каморке по соседству. Все убиты выстрелом в голову. Два из них я не опознаю, ибо до сей поры не встречался с этими людьми. Но поскольку третья жертва – это докторша Ядвига Борисовна, стало быть, находящиеся рядом с ней мертвецы – те самые тяжелобольные, кого она опекала. И кому пять минут назад она пустила по пуле в лоб, прежде чем застрелилась сама. В висок. Револьвер, из которого она это сделала, зацепился предохранительной скобой спускового крючка Ядвиге за указательный палец и служит ярким свидетельством тому, что здесь стряслось.
А стряслось, как я понимаю из подслушанных краем уха разговоров, следующее. Балансирующие на грани смерти больные были напичканы лекарствами, но все равно могли ненароком закричать, потому что почти все время пребывали в бреду. Поэтому, дабы не рисковать, Кунжутов разместил госпиталь в отдельном убежище на случай, если пациенты вдруг выдадут себя криком. Спасать их после этого, само собой, никто не планировал. Мера сия была жестокой, но необходимой – это понимали все «фантомы» без исключения. В том числе Ядвига Борисовна. И тем не менее она решила остаться с больными, хотя ей предлагали накачать их снотворным и присоединиться к основному коллективу. Папаше Аркадию не хотелось терять доктора вместе с теми, кто был так и так обречен на смерть, но она предпочла настоять на своем.
Удача и впрямь могла нам сегодня улыбнуться. Ворвавшиеся в подвал враги действительно вышибали не все двери подряд, а только те, которые вызывали у них подозрение. Приют больных они и вовсе так легко не отыскали бы. Прежде чем запереться в главном укрытии, полковник распорядился придвинуть ко входу в госпиталь тяжелый контейнер из-под театральных декораций. Он полностью загородил собой тупичок, в котором находилась госпитальная дверь. Обнаружить ее после этого при беглом осмотре стало попросту нереально. Сами «фантомы» тоже хорошо замаскировались, прикрепив поверх своей двери стеллаж с инструментами. Уловка была далеко не идеальной, но ввести молчуна в заблуждение, возможно, смогла бы.
Человеческий фактор – так, кажется, называется причина краха той или иной слаженной системы из-за допущенной обслуживающим ее человеком непредумышленной, зачастую откровенно глупой ошибки. Слабым звеном в плане Папаши Аркадия стала Ядвига Борисовна. А вернее – ее напрочь расшатанная психика. Никто из «фантомов» не подозревал, что у докторши имеется револьвер, а если бы и подозревал, то не придал бы этому значения. Однако волею судьбы оружие это оказалось в руке у Ядвиги в самое неподходящее для нее и ее товарищей время. Когда она услышала, как багорщики рвутся в пустое соседнее помещение, то, очевидно, со страху решила, что они ломают маскировку лазарета. Насмерть перепуганная женщина утратила остаток выдержки, впала в беспросветное отчаянье и приговорила себя и своих пациентов к более легкой смерти, чем та, что, по ее мнению, была всем им уготована.
Эти выстрелы расслышал даже я, а молчуны и
Прежде чем умчаться с соратниками на боевые позиции, я ненадолго заглядываю в убежище и замечаю, что с Яшкой и Эдиком все в порядке. Первый забился в угол и, зажав уши ладонями, испуганно хлопает глазами. Но не паникует и не впадает в истерику, хотя после пережитой им канонады это было бы вполне простительно. Однако его младший приятель поражает меня гораздо сильнее. В отличие от Яшки, он не выказывает ни малейшего намека на страх. Согласен, верится с трудом, но так оно и есть. Более того, Эдик не просто сохраняет спокойствие, но при этом еще что-то увлеченно рисует. Неужто малыш умудрялся творить даже тогда, когда дверь содрогалась от ударов багорщиков, а вокруг него грохотали выстрелы?
– Эдик! – окликаю я его и только потом соображаю, что он меня совершенно не слышит. Сейчас все «фантомы» переговариваются исключительно громкими криками, потому что иначе общаться друг с другом при заложенных ушах нельзя. Эдик – немой, но отнюдь не глухой, так что он тоже должен заработать временную потерю слуха.
Должен-то должен, но вот ведь парадокс – не заработал! Вокруг нас наперебой галдят люди и даже прокричи я имя мальчика во всю глотку, он вряд ли расслышал бы его в таком шуме и гаме. И все-таки расслышал. Оторвав стилус от планшета, художник поднимает на меня глаза, неторопливо кивает и сразу возвращается к прерванной работе. А я так и застываю перед раскуроченной дверью с открытым ртом. И простоял бы как идиот еще невесть сколько, если бы не Кунжутов, вышедший из госпиталя после того, как лично засвидетельствовал произошедшую там трагедию.
– Если вы ранены, капитан, вам придется оказать себе помощь самому, – резко бросает он, не спрашивая, почему я не прибыл вовремя в убежище. Ладонь полковника испачкана в крови, но это не его кровь. Я видел, как он закрывал глаза мертвой Ядвиге, бормоча при этом, правда, вовсе не отходную молитву, а бессильные ругательства.
– Я в норме. Просто пришлось немного помахать ножом, – отвечаю я, только сейчас вспомнив, что после резни в большом зале выгляжу как донельзя неряшливый маньяк-потрошитель. А еще на глаза детям показался, болван! – Виноват, что опоздал. Моя ошибка. Замешкался. Поэтому пришлось прятаться в театре.
– И раз вы до сих пор живы, полагаю, нам нет нужды искать третьего багорщика, – заключает Папаша. Я киваю. – Хорошо. В таком случае возвращайтесь на крышу и помогите Дросселю с «Тугарином». Там и будет ваша боевая позиция. И захватите с собой из арсенала побольше сигнальных ракет. Наверху должны знать, что мы еще живы и нуждаемся в срочной помощи. Возможно, Верниковский все же придумает способ, как нас отсюда вытащить, хотя надежда на это крайне мала. А теперь – по местам! Некогда болтать, капитан! Пора заняться настоящим делом!
Ища в арсенале на первом этаже ящик с сигналками – богатство, которое «фантомы» насобирали из разбросанных с самолетов спасательных вымпелов, – я сталкиваюсь с Ольгой и Сквайром. За спиной у Кленовской висит новый «Бампо», а к обожаемому ею «Прошкину» добавился еще «АКМ». В общем, наша олимпийская медалистка подготовилась ко всем вероятным боевым ситуациям. Сидней вооружен многозарядным дробовиком, с которым он обращается довольно уверенно, что, однако, еще ни о чем не говорит. В дозоры Хилл не ходит, и у него было гораздо меньше возможностей попрактиковаться в стрельбе, чем у остальных. А, может, и вообще не было. Но судя по бравому виду, с каким англичанин держится накануне битвы, он не намерен ударить в грязь лицом перед собратьями по клану.