Ярость и Разрушение
Шрифт:
Его взгляд скользнул по моему лицу.
— Поговори со мной, Трин.
Поговори со мной.
Сколько раз он мне это говорил? Сколько раз я отмахивалась от этого, потому что говорить, значит давать жизнь и дыханию страхам? Всегда было легче держать всё это аккуратно спрятанным, но легче не всегда значит лучше.
Это не всегда было правильно.
— Я просто... Я боюсь, что что-то случится, — призналась я. — Что будут последствия.
— Может быть, и так, Трин.
Я резко втянула воздух.
— Ты должен сказать что-то, что
— Я должен был сказать правду, — он провёл большим пальцем по моей нижней губе. — Посмотри на меня.
Открыв глаза, я сразу же попала в ловушку его светлого взгляда.
— Я смотрю.
— Что бы ни случилось, мы встретим это вместе. Я поцеловал тебя, подумав, что это может быть рискованно. Я бы не начал это всё, не веря, что из этого что-то получится, я знал, что для нас есть риск, и он есть. Я также знаю, что ты стоишь того, чтобы рисковать. Что мы стоим того, чтобы рисковать.
Волна удовольствия заплясала вокруг моего сердца.
— Ты всегда говоришь правильные вещи.
Зейн улыбнулся мне.
— Ты же знаешь, что это неправда.
— Ты говоришь правильные вещи в добрых девяноста пяти процентах случаев, — я протянула руку и коснулась его подбородка. — Вместе, — прошептала я. — Мне это нравится. Очень.
Его рука скользнула вверх к моей щеке.
— Рад это слышать. Если бы тебе не нравилось, всё стало бы намного более неловким и раздражающим для тебя.
— Как так?
— Потому что я не собираюсь отпускать тебя в ближайшее время, — сказал он, двигаясь с дьявольской быстротой.
Не успела я опомниться, как оказалась на спине, а он навис надо мной, его губы коснулись моих, и он сказал:
— Так что я рад, что мы на одной волне.
Потом он поцеловал меня, и да, мы определённо были на одной волне.
Зейн сидел на парапете одного из отелей неподалёку от федерального треугольника10. В своей форме Стража, со сложенными назад крыльями, он представлял собой устрашающее зрелище.
Весь день я ждала, что либо между нами что-то станет странным, либо случайно появится Альфа и назначит наказание.
Ни того, ни другого не случилось.
Ну, всё было немного... глупо, когда я проснулась этим утром, переплетённая с ним, и снова и снова в течение всего дня. Я не знала, что мне делать. Разбудить его или каким-то образом выбраться из постели, не разбудив его? Меня вдруг чрезвычайно обеспокоило утреннее дыхание. Зейн проснулся прежде, чем я успела принять решение, и поцеловал меня в щёку, прежде чем встать. Он опередил меня в душ. Позже, когда он прошёл мимо меня, опустив губы к моей шее, вместо того, чтобы нежно теребить мои волосы или возиться с моими очками, было приятным поведенческим изменением, но он оставил меня краснеть и заикаться. Тренировка началась нормально, но в тот момент, когда один из нас положил другого на коврик, мы остались там, целуясь, прикасаясь, пока Арахис не вплыл в комнату, а затем убежал, крича что-то о своих глазах.
Когда
Но мы не провели весь день, тренируясь или целуясь. Мы планировали операцию Предвестник. Я смирилась с тем, что Зейн был прав ещё несколько дней назад, когда сказал, что мы не найдём Предвестника, пока он сам не захочет, чтобы его нашли. Как только он вернется, нам нужно будет заставить его говорить, потому что, если мы выведем его из игры, мы не будем знать, что происходит с Баэлем, сенатором и духами, запертыми в школе. И если Предвестник наложил заклятие, он, возможно, был единственным, кто мог его разрушить. Итак, нам нужно было с ним встретиться.
Нам нужно было быть начеку.
И нам нужно было набраться терпения.
Последнее не входило в мои навыки.
Под бдительным взглядом Зейна я использовала узкий карниз здания как гимнастическое бревно. Я подумала, что, возможно, у него случилось около четырёх сердечных приступов каждый раз, когда я ошибалась.
— Тебе действительно нужно это делать? — спросил он.
— Да.
— Правильный ответ будет "нет".
Ухмыляясь, я развернулась, как балерина, и Зейн резко выругался.
— Это тренировка. Именно этим я и занимаюсь.
— Тренировка чего? Сколько раз моё сердце остановится, пока ты не получишь золотую медаль?
— Кроме этого, это помогает мне сохранять равновесие, когда я ничего не вижу.
— И это невозможно сделать, когда ты не находишься в нескольких сотнях футов над землей?
— Нет. Потому что я не могу напортачить, когда я здесь. Там, внизу, ничего плохого не случится, если я упаду.
— В том-то и дело, — сухо ответил он.
— Не надо так нервничать. Я точно знаю, насколько он широк. Девять дюймов.
Я осторожно вернулась к нему и остановилась в паре футов. Я посмотрела вниз, не видя ни ширины выступа, ни очертания своих ботинок.
— Карниз это как моё поле зрения. Ну, за исключением того, что края здесь прямые и не похожи на шаткий круг, где всё иногда чётко, а иногда размыто. Всё остальное... — я подняла руки. — Тени. Это странно, потому что иногда они даже не чёрные. Они скорее серые. Я не знаю. Это может быть катаракта.
— Думаешь, невозможно это удалить?
— Мои глаза?
— Катаракту, — он вздохнул.
Я снова ухмыльнулась.
— Последний врач, которого я видела, сказал, что она на самом деле защищает мою сетчатку, и до тех пор, пока она не вызовет реальную проблему, он хотел бы воздержаться от разговоров об операции. Существует гораздо больший риск, связанный с операцией у людей, страдающих такими заболеваниями, и вероятны серьёзные побочные эффекты.
— Мне неприятно думать о том, что может оказаться настоящей проблемой.
Я фыркнула, подумав, что, хотя я и приспособилась к ограниченному зрению, катаракта часто раздражала меня до чёртиков.