Ярый Рай

Серебро Гера

— Девочка, я все испортил. Не рассчитал такую вероятность. Я не вижу, что будет дальше. Не могу предугадать. Не получается. Все плохо, — котенок спрятал мордочку под лапу и свернулся тугим клубком.

— Ярый. Не тяни.

— Девочка, твой дом был целый. Пустой, целый дом. Я не мог поверить. Своим. Глазам. Что нашел тебя. С живой душой. С целым и пустым домом внутри. А я испортил его. Не рассчитал силу. Сломал. Сделал ему очень плохо. Передал боли больше, чем того требовалось. Он теперь никогда не станет целым. Я не могу полностью погружаться во внешний мир, мне там плохо. Оболочка гниет. Она пронизана болью. А я спешил спасти тебя.

И полностью вышел. Потерял контроль. Перестарался, — словно оправдываясь, быстро заговорил котенок. Он свернулся в настолько тугой клубок, что стал походить на меховой шарик.

— Ребенок мертв совсем?

— Нет. Он восстановился. В него еще можно вселить душу и оживить для жизни вне тебя. Но он слишком слаб теперь. Позвоночник поврежден, ходить не сможет. До старости, возможно, не доживет. Быть может, погибнет в первые часы. После рождения. Критические часы. В вашем мире он ничего не стоит. Он многого не сможет сделать там, снаружи. Он будет зависим от окружающих людей. Всегда. Девочка, цена моей просьбы выросла стократ. Я не могу предложить ее тебе. Она не равноценна, не лучше; она хуже, а мы не можем так. Я не вижу, что будет дальше. Варианты оборвались. Все хрупко, шатко.

— Что у меня внутри за дом? — стараясь говорить спокойно, спросила Лиза. Внутри нее дрожала тугая струна, которая, казалось, еще чуть-чуть, и лопнет.

— Теперь он будет выглядеть вот так, — в пространстве появился третий человек, и девушка непроизвольно поморщилась — на нее смотрел кто-то чужой. С чертами лица Тима. Мальчик. С большими карими глазами, вытянутыми ножками. Худенькими. Сам маленький, пожалуй, даже слишком. Он смотрел на нее, сильно прищуриваясь, и беспечно улыбался беззубым ртом. Неприятная картина.

— Мальчик? — только и смогла выдавить обескураженная Лиза. — Убери. Я не хочу смотреть на это.

— Да, мальчик, — ребенок растворился. — И если бы он был здоров, то ты смогла бы все. Ведь так у вас устроено? Пол, возраст оболочки, происхождение. Ар-р-р, дикий, примитивный мир… Ты смогла бы получить образование, какое хочешь. Ты умна. Ты бы добилась многого, сама, всего, чего бы захотела. Грэгор бы вырастил тебя как собственного сына-полукровку, оставил бы все, что у него есть, тебе.

— И Рона тоже?

— Да, и его.

— Но, как? Ведь… я же была бы не девушкой.

— Он очень редкий человек. Один на тысячу, на миллион. Найти его, идеально совместимого с тобой, было едва ли не труднее, чем тебя. Он любить умеет. И любит он — тебя, а не твой дом. Ха. Наша козырная карта. Он бы все понял. Не забывай про то, чему бы ты научилась. В душе ведь можно принять любой образ. Себя прежней, например.

— А с чего ты взял, что я бы согласилась? — спросила Лиза, смутно предчувствуя ответ.

— Ради всех нас. Ради себя. Тебя же будоражит возможность начать жизнь заново, в заведомо лучшем положении. Ты хочешь этого. Такая возможность не выпадает никому, только тебе. Ты любишь рисковать. Ты уже не связываешь себя с внешним домом. Ты понимаешь, что он вторичен. Ты в любом доме осталась бы собой. Мы все связались слишком тесно, и наши судьбы сходятся на одной тебе. Если бы ты отказалась, я бы ушел. И я уйду. Искать другую. Но не успею. Я теряю силы с каждым днем, и скоро буду бесконечно умирать и возвращаться в гнилой дом, чтобы через минуту умереть опять, и так по кругу, бесконечно. Жизнь превратится в ад. Ад. Начался. Давно. Лекарь. У него сердце слабое, он основательно подкосил здоровье. Ха.

Когда мы познакомились, он был так пьян, что совсем меня не испугался, вошел, сам, без ухищрений. Потерянный человек. Не самый подходящий кандидат, но я не мог искать другого, пришлось цепляться за него. Он слишком берет всё на себя. Девочка, у него жена — так ведь у вас называются эти люди? — погибла, от болезни, а он винил во всем себя, и до сих пор винит. И если со мной что-то случится, с тобой, со сломанным, со всеми нами, то вина высосет его до дна. Рюмка. Две. И его не станет. А он не сможет удержаться. При лучшем раскладе продержится лет пять, при худшем — года два.

— Рон? С ним что станет? — нетерпеливо перебила Лиза. Напряжение внутри нее достигло пика.

— А ты подумай, девочка. Вы его полностью починили, сломаться дважды невозможно. Без лекаря он пропадет. Он попадет в другие руки, где его начнут ломать опять. Лекарь попробует устроить его, попробует, конечно, но без толку. Без вас сломанный себя не мыслит. Разлучи его с тобой, поставь преграду, и даже сад тут не поможет. Ты можешь представить, что с ним станет, если ему только попробуют отдать приказ, заставят переодеться в форму? Повысят голос, достанут плетку? Ты помнишь, что происходит там, за воротами? Это его самый большой страх — остаться без вас и вернуться в ад. Хочешь знать, как он будет из него выбираться?

— Нет, не хочу, — задрожала Лиза.

— Ты, конечно же, попробуешь ему помочь. Но в нынешнем доме ты ничего не сможешь. Ничего. Ты такая же игрушка в чужих руках, как и он, тебе просто не позволят. Тебя тоже ничего хорошего не ждет. Вернуться к родителю? Или попасть в бордель? Побираться, голодая? И до конца дней ненавидеть себя за то, что отказалась, что упустила шанс; за то, что сломанный себя убьет, что я отправлюсь в личный, бесконечный ад, что лекарь погаснет на твоих глазах. Ты не смогла бы отказаться. Ты любишь нас.

Котенок замолчал и, словно издеваясь, как будто ничего такого не сказал, начал умываться. Тер лапкой ухо, вылизывал ее и тер опять; а Лиза смотрела на него и думала: согласилась бы она? Пошла бы на такое? И понимала, что да. Что сделала бы все, что угодно, потому что сердце щемило от одной только мысли, что кто-то может прикоснуться к Рону. Она не могла думать о себе, на Грэгора и на Кота сейчас ей было наплевать, но Рональд, вечная игрушка, маленькое Солнце, чья рука сейчас перебирала ее волосы снаружи; синеглазое чудо, единственное в мире, любимый до одури — его ни в коем случае нельзя ломать! Глаза застлала пелена, Лиза всеми силами держалась, чтобы не закричать.

Воспоминания хлынули, из детства: гадкий младший брат, самодовольный и высокомерный; недоумение, почему для брата — все, а ее дорога — в чужой дом и замуж. И та же горечь, то же чувство острой несправедливости, которые преследовали ее всегда, сейчас разгорелись тысячекратно: ведь призрачный шанс начать все заново, в заведомо лучшем положении, возможность беречь Рона от дикой жизни до конца, устроить ему самый лучший в мире Рай — был перед самым носом, бери, хватай, живи как хочешь, но… нечего хватать. И Лиза чувствовала себя путником в пустыне, и вот она ползет, ползет, от жажды умирает; видит стакан воды перед собой, тянет к нему руку и понимает, что никакого стакана нет. Мираж. Вокруг пески, везде, весь мир — сплошной песок; солнце жарит тело, не выбраться. Можно ползти. Можно лежать. Итог будет один — тело начнет медленно, мучительно высыхать.