Ящик водки. Том 2

Кох Альфред Рейнгольдович

— Помню, был такой Эгон Кренц, начальник восточного немецкого комсомола. Он приезжал к нам в Лейпциг. Обедал у нас в университетской столовой. Правда, в отдельном кабинете.

— Так мой дружок Мишка избрался депутатом ВС РСФСР. В 90-м году. А избрался он, кстати, от Сестрорецка. И он сразу мне позвонил и говорит: слушай, я тут в большом авторитете, если ты готов, то мы тебя изберем мэром. И я подумал — а хули? И — пошел!

— Ты задавал себе вопросы типа: «На хрен мне это нужно? Чего я этим хочу сказать?»

— А я обычно такими вопросами не задаюсь.

— О, как это тонко!

— Я считаю, что, как только начинаешь искать ответ на этот вопрос,

сразу выходит рецепт: «Ни х.. не делать». Вот у меня жена… Она мне все время вопросы такого рода задает и тем самым ставит в тупик.

Потому что мне нечего ей ответить — ну действительно нечего! По ее совету, при здравом размышлении, я начинаю думать: я не сделал этого, потому что то-то, и не сделал того, потому что то-то, и вот это вот делать тоже не надо было, потому что это на хуй не нужно. И получается, по рецепту моей жены, что все — фигня. И вообще ничего не надо.

— Так оно и есть, если философски посмотреть на вещи.

— Да. Но жизнь — это некая череда событий. А если слушать мою жену, то ничего у тебя в жизни не произойдет. Так что я жену обыкновенно ставлю перед фактом.

— Хорошо, что мы с тобой не слушаем твою жену.

— Не, она мудрый, интересный человек, заботящийся о благе семьи. Просто ее слушать нельзя. Я вот после института поступил в аспирантуру — она была против. Она считала, что я должен пойти работать на завод и как молодой специалист получить квартиру для семьи. А я, пойдя в аспирантуру, потерял все шансы получить квартиру. Вот. И потому мы одиннадцать лет по коммуналкам мыкались.

— То есть ты служил обществу в ущерб личной выгоде и во вред семье.

— Да. Потом она была против моего избрания мэром. Утверждала, что все это хуйня на постном масле.

— То есть ты был против рвачества тогда!

— Потом она была против переезда в Москву. Но мы переехали. И так далее… Она была против всех знаковых событий нашей жизни!

— Она небось также и против того, чтоб ты пил…

— Ну, это естественно. А че ты меня про это спросил? Про «пить»? Ты меня хотел подъебнуть?

— Я хотел? Да ты ж уже не пьешь. Практически.

— Да. Но зачем ты меня подъебываешь? Я же чувствую! Выгородить себя хочешь перед моей женой! Зачем? А?

— Да брось ты. Жена же — это друг человека.

— Довольно неспортивно ты себя повел.

— Не пизди! Где же это — неспортивно? Жены, они все против пьянства. Не напрягайся. Это же очень простая шутка.

— Скотская.

— Да ладно. Что ты комплексуешь? Ну хочешь, я скажу, что я алкоголик?

— А ты алкоголик?

— Да. Чего тут стыдиться?

— Прошу обратить внимание на это признание.

Комментарий Свинаренко

Я, кстати, давно заметил, что бляди и алкоголики никогда не признаются в том, что они такие. Блядь очень правдоподобно рассказывает, что она просто дружит с молодыми людьми, и их даже любит. Или она из жалости их развлекает. Или из абстрактной любви к человечеству. А деньги они ей дают, например, из уважения, или в долг, или хрен знает как. Что касается алкоголиков, то там тоже целая система отмазок. Типа — нажираюсь, но не каждый же день. А если каждый — то под забором не валяюсь. Если валяюсь — то потом же встаю и иду домой. Если человек так и живет под забором, то тогда он, по его версии, пьет потому, что ищет в жизни смысл и сочувствует страданиям народа. К тому же не может спокойно относиться к несовершенству этого мира. А просто сказать: «Друзья! Я пью, потому что мне это нравится, и когда нажрусь, то чувствую себя самим

собой!» — так только Омар Хайям мог заявить. И получается, что бляди и алкоголики — это всегда кто-то другой… Ад — это другие, как сказал кто-то из великих. Вроде это был француз. Кто-то типа Камю или, на худой конец, Сартра.

Комментарий

И вот опять — ну что за скотина! Ведь знает, что все иначе, ан нет, по паскудной журналистской привычке идет вслед за потребителем.

А про алкоголизм — это очень интересная тема. Про это надо целые книги писать. Но если коротко, то буквально несколько слов. Конечно, это все субъективно, это личное. Может, у других все по-другому. Но вот я заметил, наблюдая за собой и вообще за выпивающими людьми (благо к таковым относятся девяносто процентов всех моих товарищей), несколько важных, на мой взгляд, вещей. Например, что после сорока пьется значительно хуже, чем до. Опьянение наступает быстрее. Человек становится не веселее, но тупее. Он скучен. Его циклит на какой-то одной теме. Похмелье — ужасное. Мне Дуня Смирнова кого-то процитировала: «Утреннее раскаяние — это процесс химический, а не психологический». Это очень верно. Поэтому алкоголь уже не доставляет прежней радости.

Или другое наблюдение. Напившись, человек испытывает соблазн не прекращать это состояние. Вот такие ощущения: я обеспеченный, семейный человек, я много и небесполезно работаю. Завтра я опять пойду на работу. И опять буду работать, хотя, если говорить честно, мне уже не нужно этого делать. Во всяком случае, работа уже не является необходимой для поддержания определенного уровня жизни. А тут — совсем другая жизнь… Смотрите… Выпасть из социума. Перестать носить галстуки, костюмы, каждый день бриться. Опуститься. Тебя перестают узнавать. Можно спать на вокзалах, ходить по помойкам. Не испытывать угрызений совести… Драки за бутылку, обворовывание ларьков, синюшные подружки, больные ужасными болезнями… И самое главное — ты ничего никому не должен. Ты ничего ни от кого не хочешь. Только оставьте меня в покое…

И вот иногда… ты выпиваешь несколько больше, чем нужно. Моя норма, например, если в водке мерить, то граммов триста-четыреста. Ну, максимум пятьсот. Нет, наверное, перебор. Ну вот что-то около этих цифр. Итак — выпиваешь и становишься на край… И смотришь вниз… Где-то внутри звучит голос — давай еще… Ну еще бокал, еще рюмочку… А завтра — еще… Еще. Не останавливаться. Там — свобода… Ты выполнил все, что от тебя хотели… Пусть они отстанут от тебя… Там — обрюзгшие, помятые лица, кашель, бесконечный кашель, печень ноет, голова раскалывается… И нет выхода обратно… Свобода в обмен на разум. Постоишь на краю. Постоишь. Поплюешь в бездну… Камешки из-под ботинка пинком — и они улетают в никуда… Снизу, оттуда, за краем — вонь окурков, потушенных в салате… гармошка играет… пьяные женские взвизги… бесконечные разговоры об уважении и чести…

Соблазн? Еще какой! Жить, но не думать! Здорово. Ни за что не отвечать… Даже за залоговые аукционы, будь они неладны… Осознавать вот только, что ты есть, — и все…

Постоишь на краю бездны, постоишь, да и пойдешь домой. Все-таки алкашами становятся только мужественные, безжалостные люди.

Свинаренко: — Ладно, поехали дальше. Вот пошел ты мэром. Чего ты хотел? Славы? Жилплощади? Привилегий, о которых тогда столько говорилось?

— Трудно сказать. Сейчас я даже не могу сообразить. Это был некий комплекс желаний. Во-первых, я был, естественно, тщеславен, я был убежден, что у меня получится спасти…