Ясные дали

Андреев Александр Дмитриевич

— Ну и как, Ваня, помогают тебе эти рефлексы?

— А как же! На практике применять приходилось… В прошлом году поехал я в Лысково на курсы избачей. Городок этот маленький, старинный, купеческий… Ну, поселили нас вдвоем на квартиру к одной старушке, бывшей, из купчих… Богомольная она страсть как! В церковь, как на службу, ходила… А то сядет на маленький стульчик, нацепит на кончик носа очки и сидит, читает… Библию она читала и книжки в издании «Академия». Читает и кашляет, болела чем-то… А вокруг нее сплошь кошки. Восемь штук держала, кошек и котов, разных мастей и повадок — и серые, и черные, и пестрые — злостная кошатница! Сама библию читает,

а кошки у нее сидят на коленях, на плечах, на спине… Куда ни взгляни, везде кошки. Спасенья не было от них! Утром поспать хочется, а они затеют возню или драку, как заорут — хоть беги!.. А когда уходила куда-нибудь, то кошек запирала в особую комнату, где у каждой — своя лежанка… Из этой комнаты смрадом било, как в цирке из зверинца. Надоели они нам, эти кошки, до чертиков! И объявили мы им войну. Сломали мы с приятелем в саду по хворостинке, и, как только хозяйка уйдет в церковь, мы заберемся к кошкам, перекрестимся и начинаем этих кошек бить. Раз пяток проделали такие упражнения и говорим хозяйке, что, мол, кошки ваши в сговоре с нечистой силой, что они боятся крестного знамени… Она, конечно, не поверила. Мы говорим, проверьте сами. Вот она входит к ним в комнату, осеняет себя крестным знаменем, и кошки от нее врассыпную, забились кто куда и не выходят. Она брызгала на них святой водой — не помогло. Заплакала она и выгнала всех, раздарила… Себе оставила одну — эта, говорит, святая… И глядим, хозяйка наша на поправку пошла, кашлять перестала. Оказывается, кошачий дух ей был вреден. Вот тебе и рефлексы!

Иван отрезал кусочек ветчины, закусил, пока за столом слышался смешок.

— Не жалеешь, Ваня, что уехал с завода? — спросила Лена.

— Что ты! На заводе таких, как я, — тьма! А в колхозе с такой квалификацией немногие. Да и обстановка другая… — Иван пошутил: — Мы вроде как дети солнца: с солнышком встаешь, с солнышком ложишься… Мне все говорят, что я чудак: говорят, люди из деревни в город едут, а ты в село прикатил…

Мы посмеялись над выдумкой Ивана, но торжества и веселья так и не получилось.

Низко пригибаясь, в салон вошел капитан парохода Сидор Иванович, широколицый, угрюмый с виду человек громадного роста, — выпить рюмку вина за здоровье новобрачных.

— Мы опять стали? — спросил Саня капитана. — Что за пристань, Сидор Иванович?

— Стоим на якоре. Фарватер заволокло, ни одного огонька не видно…

Капитан показал на окна. К стеклам будто приложили белую овчину — таким густым был туман.

Мы с Ириной вышли на палубу. Пароход стоял посреди реки. Шуршала и зыбилась вокруг густая, вязкая мгла, которую, казалось, можно было разгребать руками; она скрыла берега, звезды и огни бакенов. Течение как будто тоже остановилось, и всплесков волн не была слышно. Лишь издали доносились слабые, жалобные гудки, возможно, заблудившегося пароходика. Клочья тумана текли вдоль палубы, липкие, сырые, изморозью оседая на волосах.

— Не отходи от меня, я ничего не вижу. — Ирина взяла меня под руку. — Я устала…

Проводив ее до каюты, я вернулся к себе. Никита сидел у раскрытого окошка, мрачный и непримиримый; он не повернулся и не произнес ни слова, будто окаменел. За окном клубился туман, розовый от падавшего на неге света. Скучно, когда пароход стоит… Следом за мной вошел и Кочевой; сев на койку, нетерпеливо покачиваясь на пружинах, он спросил с каким-то состраданием:

— Ну, зачем ты привез ее сюда? Как нехорошо получилось!..

— Не спрашивай его, — сердито отозвался Никита,

не оборачиваясь к нам. — Думаешь, он понимает, что хорошо, а что плохо? Он думает только, чтоб ему было удобно и приятно. На других ему наплевать!

— Вы тоже не святые! — обличающе выкрикнул я Никите. — Почему ты не сказал, что приедешь с ней?

Никита резко повернулся:

— И ты еще смеешь обвинять меня? — Он с угрозой шагнул ко мне. — Кто хныкал, что Нина не поедет с тобой, что ты сожалеешь, раскаиваешься? Может быть, я или Саня? Я ходил к ней, уговаривал, клялся, что ты ее… что ты, действительно, настоящий парень. А он — на тебе! Заявился с этой цацей. Только мы ее и ждали…

— Я прошу ее не касаться.

— Вот и ехал бы с ней куда хочешь, а к нам не совался бы!

— Хорошо, мы завтра же сойдем на берег, — заявил я твердо.

Саня как будто испугался моего решения, встал и потряс меня за плечо:

— Ну-ну, Митяй, не делай глупостей. Сразу уж и вскинулся…

— А ты не отговаривай! — прикрикнул на него Никита. — Пусть сходят. — И сказал мне со спокойной беспощадностью: — Сходи, скатертью дорожка. Думаешь, пароход без тебя с дороги собьется? Не дойдет до Астрахани? Дойдет.

Я редко видел Никиту в таком ожесточении; он зачем-то вынул из кармана расческу и принялся торопливо, рывками расчесывать густые влажные волосы. Больше говорить было не о чем. Я вышел на палубу, в туман. Было глухо, мглисто и сыро. «Вот и кончилась дружба… — думал я, тихо шагая вдоль палубы. — Из-за какой, в сущности, мелочи… Нет, это, должно быть, не мелочь, если Никита так ожесточился. Что-то я не додумал до конца… Может быть, вернуться и покаяться? Нет, поздно, да и не к чему… Какой густой туман, даже дышать тяжело…»

Утром, когда мы сошли на пристани, Ирина спросила меня:

— Вы поссорились?

— Да.

— Из-за меня?

— Да.

— Я так и думала… — У нее обиженно дрогнули губы. — За что они меня не любят? Что я им сделала плохого? Только то, что я люблю тебя? Почему ты не объяснил им этого, не убедил?

Я промолчал. День обещал быть солнечным, веселым, безветренным; в овраге, где монотонно журчал ручей, еще цеплялись за кустарник клочья тумана; Волга текла широко, чистая, сияющая… Но меня она не радовала…

5

Уроки Николая Сергеевича Столярова обещали новое, неизведанное. «Он-то даст мне героические роли, — думал я. — Он найдет во мне качества, которых еще никто не касался, откроет мне тайны больших страстей и переживаний. Теперь мое будущее зависит только от него». Я ему верил, и готов был совершить невозможное.

Заглянув в один из классов, где занималась моя старая группа, я как вкопанный остановился на пороге: на меня невозмутимо смотрел Анатолий Сердобинский. В светлой курточке, в полотняных штанах, ленивый, как бы расслабленный весь, он демонстрировал Ирине Тайнинской свою жонглерскую ловкость — подкидывал я ловил три яблока.

— Как ты сюда попал? — спросил я, подойдя нему. — Ты пересдавал экзамены?

— Нет, я лишь исправил историческую несправедливость, — ответил он, не переставая подбрасывать яблоки. — Мы с тобой с одинаковым успехом провалились..

— Но после приговора, какой тебе вынес Михаил Михайлович, я бежал бы отсюда без оглядки…

Одно яблоко упало, Анатолий хотел поднять, но раздумал и носком ботинка отшвырнул его под рояль.

— Ты бежал бы, а вот я не бегу. У нас с тобой разная природа.