Ясные дали

Андреев Александр Дмитриевич

Подождав, не покажется ли кто из ребят, мы нагрузились вещами и спустились с платформы.

— Передохнем, ребята, устал я, — попросил мастер, когда мы вошли в лес. Он сел, привалился спиной к сосне и вытянул ноги. — Кто это вам надавал столько гостинцев? Неужто мать?

— В колхозе заработали, — сказал Никита; сильно возмужавший, загорелый, он все время хмурился, словно был недоволен тем, что вернулся домой.

— Ну? Сами?! — недоверчиво протянул мастер. — Собак, значит, не гоняли. Так…

Попыхивая дымом папиросы, Никита поинтересовался:

— Как

тут у вас, Павел Степанович, ничего не случилось?

Мастер неодобрительно кашлянул, поскреб под подбородком седоватую щетину, помедлил, подыскивая ответ, и, не найдя его, быстро привстал:

— Что может случиться на заводе? А если и случилось что, молчок: не каждый обязан вникать в это дело. А то я вам скажу, а вы… это самое… еще кому-нибудь, а те — дальше. И пошла писать губерния!.. К чему это приведет?..

— Так никаких новостей и не было, пока мы разъезжали? — настаивал Никита, усмехаясь, как бы дразня мастера.

— Новостей, говорите? — Павел Степанович остановился; снял кепку, ногтем большого пальца почесал темя и, подняв на нас смеющиеся глаза, произнес невинным голосом: — Как же нет? Есть! — тихонько засмеялся, мотнул головой, пошевелил кожей лба, очки скользнули со лба вниз и задержались на кончике носа. — Подросли вы, видишь, какие молодцы вымахали — рукой не дотянешься! На рабочее место ставь, не сплошаете. Мастера! Руководство завода решило выпустить вас на производство не через год, а через шесть месяцев. Вот вам и новость. — И чтобы предупредить все наши вопросы к нему, усмехаясь, заторопился: — Возьмемтесь-ка еще разок.

Но взяться нам не пришлось. От общежития накатилась крикливая волна, захлестнула нас, завертела, затискала и отхлынула, унося нашу поклажу.

Когда мы, щедро наделив Павла Степановича за помощь гостинцами, вошли в комнату, там уже стоял веселый гвалт и толчея. Баулы наши были разложены по койкам и столу и развязаны. Крепко пахло яблоками.

— Подходи по одному! — по-хозяйски покрикивал Болотин, наделяя каждого яблоком.

Среди набившейся толпы ребят я долго не находил Саньку. В белой рубашке с открытым воротом, еще более вытянувшийся, с остро выпирающими костистыми плечами, сунув руки меж колен и чуть сгорбившись, он незаметно сидел в углу на койке. Когда я протолкался к нему, он застенчиво улыбнулся и встал; мы как-то неловко ткнулись щека в щеку и сели рядышком.

Просунулась в дверь взлохмаченная голова Фургонова; встретившись с моим взглядом, он смешно шлепнул губами и скрылся.

— Заходи, заходи, Фургонов! — крикнул Никита, и тот ввалился, сгорбатился, глядя на мешок с яблоками, ероша свою рыжую гриву. Болотин и его хотел угостить яблоком, но Никита остановил:

— Давайте уж сядем за стол, поговорим чин по чину… Болотин, организуй угощение. А ты, Дима, входи опять в хозяйство, слетай за кипятком.

Я взял со стола медный чайник и выбежал в коридор. На лестнице натолкнулся на Лену, чайник вырвался из рук и, гремя, покатился по ступенькам.

После разговора с Никитой на сеновале я почему-то чувствовал себя виноватым

перед Леной и, чтобы не оставаться сейчас с ней наедине, сбежал вслед за чайником. Подняв его начал тщательно исследовать, не побился ли.

— За чаем? Пойдем вместе, — предложила Лена, легко спорхнув ко мне.

Как и все ребята, она тоже изменилась за лето. В белом платье, в туфельках на высоких каблуках, с маленькой сумочкой в руке, стройная и нарядная, она казалась совсем взрослой. Даже голос стал другим: грудным и певучим.

В кубовой было жарко, тесно и туманно от пара, в титане клокотала вода, в топке потрескивали дрова. Я повесил чайник на кран, и мы отодвинулись к окну за титан.

— Почему вы опоздали? — спросила Лена, видя мое смущение. — Ведь нас через шесть месяцев выпускают. Слыхали?

— Узнал об этом только сегодня. Павел Степанович рассказывал.

Нечаянно прислонив руку к титану, я отдернул ее и затряс в воздухе.

— Ожег?

Лена взяла мою кисть, подула на нее, потом, тихонько опустив ее, повернулась к окну и стала пальцем выписывать свои инициалы на запотевшем стекле.

— Я думала, что мы не так с тобой встретимся, — заговорила Лена, понизив голос и как будто разочарованно, — не в кубовой. Я думала: встретимся, убежим на Волгу, сядем и станем рассказывать обо всем… — Она замолкла; косы ручьями стекали по ее спине. Светлые, с черными крупными зрачками глаза, приблизившись, взглянули на меня испытующе, с насмешливым любопытством и вызовом: — Письма мне привез? Выкладывай! А я тебе свои отдам. — Она раскрыла сумочку и вынула из нее стопку конвертов с марками. На них аккуратно были выведены мои имя и фамилия. — Вот тебе сколько написано!

Мне было тяжело и совестно вытаскивать из кармана свое единственное письмо.

— Только одно? — растерянно спросила она. — Почему?

— Тут все сказано.

В это время в кубовую вбежал Иван, увидел пустой чайник, висевший на кране, в облаке пара у окна различил белое платье Лены. Заглянув за титан, он обнаружил и меня и заголосил возмущенно:

— Не успел приехать — и сразу любезничать! Неси живо чайник!

Прижав к груди письмо, строго и как-то отчужденно, подобравшись вся, Лена пропустила меня из-за титана.

Томимые ожиданием чая, ребята с нетерпением поглядывали на стол, где Болотин с соблазнительной аккуратностью разложил сдобные лепешки, булочки, яйца, яблоки, стаканами окружил корчажку с медом.

Санька сидел все на том же месте, чуть покачиваясь, как бы старался выдернуть ладони из стиснутых колен и не мог. Никита привалился боком к стене у окна и задумчиво курил, глядя сквозь синий дымок на ветви сосны. Словно что-то острое, ежистое застряло внутри Болотина и щекотало, подтачивало, зудило там, не давая ему спокойно посидеть на месте! Он перекатывался туда-сюда, вскидывал руки, вертел головой, корчил гримасы и усмехался. Фургонов оседлал единственный стул и, навалившись грудью на спинку, свесив вниз длинные руки, дурачился, старался схватить Болотина за полу пиджака, уговаривал: