Ясные дали
Шрифт:
— Не мельтеши перед глазами. И не кипятись. Все равно выпустят недоучками. Я хоть сейчас готов. Надоело мне бегать в школу. Перерос я: за парту сядешь — ноги некуда девать.
— Нет, постой! — возмущался Болотин, сверля его маленькими острыми глазками. — Меня вербовали на два года, мастером обещали сделать! А теперь на попятную? Кто я буду? Недоросль!
При моем появлении Болотин вскинул бровки и спросил повышенным тоном:
— Где пропадал? Тебя только за смертью посылать!
— Не кричи, сядь, — посоветовал ему Никита. — Захочешь — и за полгода пройдешь всю годичную программу, если понадобится… — Последний раз затянувшись дымом, он широко махнул
— Не идет она.
— Почему?
— Откуда я знаю? Не идет — и все. Я звал…
Никита бросил на меня короткий, испытующий взгляд, понял, очевидно, что между мной и Леной произошло объяснение, нахмурился и молча сел к столу. Перехватив этот взгляд, Фургонов, тряхнув своими космами, объявил:
— Я знаю, почему она не идет! Пока мы тут обсуждали вопрос о недорослях, между Стоговой и Ракитиным шла баталия.
В это время вбежала Лена Стогова, встревоженная, с красными пятнами на лице; очутившись возле меня, она шепотом спросила, сдерживая дыхание:
— Ты прочитал мои письма? — Я отрицательно покачал головой. — Дай мне их.
Мне вдруг жалко стало их отдавать, — что же в них написано, если она так забеспокоилась? Мне стали дороги эти письма. Лена повторила требовательно, протянув руку:
— Дай!
Я с неохотой отдал. Она схватила письма, резко повернулась и пошла… В дверях она приостановилась, посмотрела на меня и скрылась.
Все это произошло внезапно и стремительно; ребята долго молчали; Санька, морщась, тер ладонью о ладонь, хрустел пальцами.
— Я же говорил, что тут без драки не обошлось! — торжествующе выпалил Фургонов.
— Помолчи! — сердито одернул его Никита.
Фургонов шумно перекинул ногу через спинку стула, подъехал на нем к столу, склонил над стаканом голову, завесив лицо упавшими прядями волос.
Он сидел, полуразвалясь, за столом, не стесняясь, ел, нагловато усмехался и болтал, что в голову взбредет. Всем своим видом он опять вызывал во мне злость. С трудом подавляя в себе раздражение, я приготовился именно сейчас, в присутствии друзей, которые, казалось, должны поддержать меня, дать ему бой. Я отодвинул от себя угощение, положил перед собой руки и хотел уже бросить ему в лицо первую фразу моего обвинения, как в эту минуту в комнату вошел Петр Степашин.
Становилось прохладно, сумерки были уже осенние, сосны кутались в вечерние тени, заслоняя свет, И Степашин, наклоняясь, пристально вглядывался каждому в лицо, должно быть отыскивая своего друга.
— Что приуныли? Житье-бытье обсуждаете, студенты! Поигрались, видно, и хватит! Давай в цех… Запрягут теперь вас на всю жизнь…
Никто не отозвался на его, как всегда, вызывающие слова, и Степашин, помолчав немного, позвал Фургонова:
— Витя, выйди ко мне.
Но Никита, не дав Фургонову подняться со стула, очутился лицом к лицу со Степашиным и спокойно, внушительно сказал:
— Вы к нам больше не ходите. Нечего вам здесь делать!
— Что? — изумился Степашин, отступая от него на шаг. Он никак еще не мог понять, шутят с ним или говорят серьезно. — В чем дело?
— Он не к вам пришел, а ко мне! — вскинулся не менее оскорбленный Фургонов.
Никита так же спокойно повернулся к Фургонову:
— Нечего тебе с ним возжаться. И чтоб ноги его не было в общежитии. Слышишь?
Мы с Санькой одновременно встали справа и слева от Никиты и, молчаливые и решительные, выжидательно уставились на Степашина. Четкий профиль
— Ну? Уходи! — глухо сказал Никита непрошенному гостю.
— Ах, вы!.. Погодите, щенки!.. — задыхаясь, бормотал Степашин, пятясь к двери. — Вы у меня поплатитесь!..
Следом за ним боком проскользнул мимо нас и Фургонов. Иван, не торопясь, захлопнул за ними дверь.
Проводив таким образом гостей, мы вернулись к столу, но чай пить не стали. Присмиревший Болотин, не столько напуганный, сколько озадаченный, несмело спросил:
— За что ты его так?
— А что он пороги здесь обивает! — ответил Никита ворчливо и подпер щеку ладонью.
Санька дул на остывший чай в стакане. Пальцы его монотонно выстукивали дробь, и это выстукивание нагнетало уныние.
— Встреча наша не получилась, — с сожалением отметил Иван, перебираясь от стола к кровати. — Эх, люди!..
Никита сел к нему на койку и насмешливо спросил:
— Ну как, Ваня, выспался ли в деревне? Как там собачка твоя поживает, Жулик?
— Сердит я на Жулика, — проворчал Иван, взбивая подушку.
— Что так?
— Подвел он меня: из-за него из кино вывели и не дали «Чапаева» досмотреть. Как уговаривал его не ходить в клуб! Нет, притащился! Вильнул между ног у контролера — и в зрительный зал, под лавочки. Сначала затаился где-то, а когда свет потушили, приполз ко мне в первый ряд, сел в ногах и стал смотреть на экран. И — скажи на милость! — все понимает! Увидит Чапаева — хвостом виляет, повизгивает от радости, а как беляки появятся, рычит. Я зажимаю ему рот и шепчу: «Жулик, тише, тише!..» А он рычит. А когда белые пошли в атаку, то шерсть на нем встала дыбом, залаял да как бросится на экран и давай метаться: все норовил за пятки укусить… Вот интересно, ребята: собака, а соображает, где свои, где чужие… Ну, в зале переполох поднялся. Картину остановили, свет зажгли, смотрят: полотно в углу разорвано, а рядом Жулик, и все оглядывается: никак не может понять, куда скрылись беляки. Выставили нас, конечно; контролер даже затрещину мне отвесил…
Против обыкновения, на выдумку Ивана реагировали вяло, никто даже не засмеялся. И рассказчик, повернувшись к стене, накрылся с головой одеялом.
Никита встал.
— Ну, я пойду к своим. — Оделся и уже в двери напомнил: — Дима, познакомь Саньку с твоим планом.
Света так и не зажгли. Иван уже спал. Санька некоторое время сидел, ссутулившись над столом, тихонько позвякивая ложечкой о краешек стакана, потом снял со спинки стула пиджак, накинул его на плечи и предложил мне:
— Выйдем, погуляем…
В лесу, похлопывая ладонью по стволам, отковыривая ногтем пахучие кружочки коры, Санька рассказывал мне о Москве.
— Где вы жили? — спросил я.
— У замнаркома. Сокол его фамилия. Друзья они с Сергеем Петровичем еще с гражданской войны. Семья у него небольшая: он сам, дочка его Нина да старушка одна, вроде няньки ее, — матери у Нины нет. Интересная девчонка эта Нина. Боевая!.. Сколько книг у них, Митяй, — пропасть! Все стены заставлены от пола до потолка. А она все их, наверно, прочитала. Заберется с ногами на диван, притаится в уголке и читает. Все расспрашивала меня, как мы живем. Я рассказывал… Смеялась она над Иваном… С Ниной мы ходили по театрам и концертам. Больше всего мне понравились опера «Евгений Онегин» и опера «Кармен», музыка Бизе. Знаешь, какая музыка?! Эх, и музыка!.. В оркестре одних скрипок, чай, штук сто!