Ясные дали
Шрифт:
— Здравствуйте. Посидите с нами немножко.
Мы с Саней тоже встали. Не улыбаясь и не говоря ни слова, Нина пристально смотрела на Никиту своими темными продолговатыми глазами, потом перевела взгляд на Саню, сказала негромко и серьезно:
— Вас я помню. Вы все время удивлялись: «Эх, какие дома! Эх, какой оркестр! Эх, сколько книжек!» Вы совсем не изменились и удивляться, наверно, не перестали. Только очень выросли… — Она шагнула ближе к нему. — Я на вас обижена: столько времени живете в Москве и ни разу не навестили, вам не стыдно?
— Стыдно, конечно… — У Сани был вид провинившегося. —
— Придется простить, — со вздохом сказала Нина и протянула руку: — А вы — Никита. Таким я вас и представляла.
— Да, я весь тут, — смиренно подтвердил Никита. Нина улыбнулась и сразу стала как-то проще, ближе.
— Куда вы собрались? Я вам не помешаю?
Никита протестующе воскликнул:
— Что вы, Нина! Мы добровольно сдаемся вам в плен: командуйте, ведите нас, куда вам захочется.
На рыцарский жест Никиты она ответила шутливо-церемонным поклоном, взяла его под руку, и они двинулись вдоль бульвара. Продолжая роль услужливого кавалера, Никита предложил:
— Позвольте, я понесу вашу книгу, она оттянет вам руки — в ней, я думаю, полпуда.
— Спасибо, я сама. С детства привыкла ходить с книжкой. И вообще, отнимите у меня книги — я не знала бы, что делать, как жить, потерялась бы, наверно. А вы?
— Мужчине теряться не положено. Да еще от такой малости.
— Если бы меня спросили, кто твои лучшие друзья, я ответила бы: писатели, умные и добрые собеседники, наставники… — Голос Нины звучал мечтательно.
Никита покосился на нее с усмешкой:
— Я вычитал у Горького, что русский писатель должен быть личностью священной… Вон как! А многие из ваших друзей забывают об этом. И не уважают они меня, читателя. Я отрываю минуты от сна, уроков, обеденных перерывов — читаю. А прочитав, частенько сожалею о потерянном времени: уж очень длинно и скучно.
Нина приостановилась, как будто возмущенная его словами:
— Так вы не читаете книг?
— Нет, приходится, — возразил Никита и большим пальцем через плечо ткнул в нашу сторону: — Боюсь отстать от образованных дружков: вон они куда залетели, в искусство!
Нина повернулась к нам, засмеялась и снова подхватила Никиту под руку, передав ему объемистый том.
— Это и в самом деле тяжело. Знаете, Никита, бывает иногда так: читаешь книжку — и видятся тебе поединки рыцарей, латы, мечи, бешеные скачки, и жалеешь: ах, почему я не мужчина? Спартак, Роланд, Овод, Щорс… Какие герои, сколько подвигов! — Она вздохнула с сожалением и добавила тихо, как бы для себя: — Впрочем, была и Жанна д’Арк…
Мне хотелось крикнуть ребятам: «Вот она какая, Нина Сокол!» Я был доволен, что мне хорошо знакомы эти герои, они мне тоже нравились.
— Вы тоже мечтаете о подвигах? — Никита приостановился и с иронической многозначительностью взглянул на меня. — Тогда вам не будет скучно…
Саня всю дорогу молчал, неотступно следя за Ниной; она шла легкой, неслышной походкой, черные струящиеся волосы ее как бы просвечивались. Возле метро он приостановился, крепко сжал мне локоть и прошептал в самое ухо:
— У нее глаза Клеопатры Египетской. Эх, Митяй!.. Если бы у тебя
— Какой… восторженный… — задумчиво проговорила Нина. Никита охотно согласился:
— Чистая душа. Поэт. Ходит, не касаясь земли.
Мы миновали Кировскую, через Красную площадь спустились к набережной и на речном трамвае поплыли в сторону Парка культуры и отдыха имени Горького. Река эта рисовалась мне издалека могучей, размашистой, такой, как Волга, — Москва ведь! Но по сравнению с Волгой она выглядела маленькой; стиснутая гранитными берегами, перепоясанная массивными мостами, она робко пробиралась по городу, покорная и по-домашнему уютная.
Солнце село, багряно отразилось в окнах домов пламя заката; сразу повеяло холодком, сумерки сгустились, вдоль набережных зажглись фонари, и дрожащие иглы отсветов вонзились в воду.
Пароходик приближался к парку. Над головами всей своей огромностью нависал Крымский мост. Я сказал:
— Красавец какой!..
— Не мост, а мостище, — возразил Никита, запрокидывая голову, чтобы получше рассмотреть стальную махину. — Это все равно, что маленькую комнатную собачку посадить на якорную цепь или к фанерной палаточке прибить вывеску, написанную метровыми буквами. Гармонии нет. — Он улыбнулся Нине: — Извините, если не к месту сказал это слово, я его недавно узнал…
Я даже обиделся немного:
— Ну, тебе мало что нравится, ты все готов раскритиковать.
— Врешь, нравится! — воскликнул Никита и на мой вопросительный взгляд разъяснил: — Нина нравится. Вот в ней все гармонично.
Я был удивлен этим неожиданным признанием — раньше за Никитой такой бойкости не замечалось, а Нина, просияв, спросила:
— Вы правду говорите?
До нас долетели с берега звуки музыки, слитный гул голосов; мы сошли с пароходика и по гранитным ступеням поднялись в парк.
Стоило только взойти на набережную, как все, что было до этого — беспокойство, заботы, тягостные раздумья, — тотчас пропадало, забывалось. Гроздья огней, раскиданные по огромному пространству, соединялись световыми пунктирными линиями; в небо упирались дрожащие фиолетовые столбы прожекторов. В колеблющемся сверкании двигались беспорядочные, шумные толпы молодежи в сторону Нескучного сада. И отовсюду неслись взрывы смеха, голоса, обрывки песен, понизу тек полноводный шорох — шарканье ног по асфальту. Люди скапливались у парапета, ели мороженое, смотрели, как по темной реке среди золотистых зыбящихся полос — в воде отражались огни — скользили лодки. В тесноте и суматохе парни и девушки, образовав круг, играли в «третий лишний». Вдалеке, на эстраде-раковине, тускло отсвечивали гнутые трубы музыкантов, множество пар толкалось в фокстроте. А дальше, за пышными деревьями, пронизанными светом фонарей, на островке пруда, среди искусственного нагромождения камней, артисты балета, мужчина и женщина, исполняли пластический танец: он держал ее, красиво изогнувшуюся, над головой на вытянутой руке, медленно и осторожно поворачиваясь; на них падал красноватый луч прожектора.