Ясные дали
Шрифт:
Никогда еще я так не любил мир, людей, — я готов был обнимать всех!.. На площади Ногина, в сквере, окруженные любопытными, двое дрались. В первый момент мне почудилось, будто в глазах у меня двоится: оба они были на одно лицо, длинноносые, чубатые, в одинаковых клетчатых ковбойках. Такой чудесный день — и вдруг драка! Мне это показалось диким, и я кинулся разнимать. Один из них, просчитавшись, дал мне такую затрещину, что земля под ногами пошла кругом. И, точно протрезвев сразу, забыв о противнике, обнял меня и заговорил с покаянием:
— Прости, друг, прости. Нечаянно
Я выбрался из толпы, ощущая звон в ушах и усмехаясь, — у каждого по-своему проявляется радость.
Съемочная группа по картине «Партизанские ночи» выехала на юг. Вместе с ней уехали Николай Сергеевич Столяров, Нина Сокол, Мамакин и Максим Фролов. Затем вызвали нас — Леонтия, меня и Сердобинского.
На Курский вокзал я прибыл часа за полтора до отхода поезда — хотелось подольше побыть с Никитой и Саней. Мы сговаривались этим летом прокатиться по Волге, по пути заглянуть на завод, к Сергею Петровичу. Экспедиция поломала наши планы. Но ребята не огорчались. Никита окончательно, кажется, поверил в мои артистические способности; я понял это по его подчеркнуто внимательному отношению ко мне, по той гордости за меня, которая улавливалась в его голосе.
Саня был по-прежнему сдержан, все больше отмалчивался, застенчиво улыбаясь и пожимая плечами. Эта недосказанность его, загадочные, как бы намекающие на что-то улыбочки раздражали и обижали меня.
Мы сидели в зале на широкой дубовой скамейке, вокруг нас шла хлопотливая дорожная жизнь: люди компостировали билеты, увязывали и развязывали вещи, обедали, накрыв чемоданы скатерками, женщины кормили грудью младенцев, играли ребятишки…
— Ты недоволен, что я еду сниматься? — придирчиво спросил я Кочевого.
Саня удивленно пожал плечами:
— С чего ты взял?
— К чему же тогда эти хитрые улыбочки, пожиманье плечами?
Саня, поморщившись, хрустнул сцепленными пальцами, втянул воздух сквозь стиснутые зубы:
— А что прикажешь: петь или плясать?
Никита с решимостью повернулся ко мне:
— Хочешь, Дима, подписку дадим, что мы рады за тебя. Понимаешь — рады от всей души! Снимайся на здоровье… А на Волгу махнем на будущий год. Мы с Саней решили отправиться в дом отдыха…
— Поезжай один, Никита, — негромко, но твердо заявил Кочевой. — Я — на Волгу. Понимаете, ребята… — Не договорив, рассмеялся тихо и просветленно каким-то своим мыслям и покраснел.
— На Волгу тебе интересней, конечно, чем со мной, — согласился Никита и заключил не без горечи: — Да, вот так они и жили: лебедь рвется в облака, рак пятится назад, а щука тянет в воду…
Саня, как всегда, заторопился: с кем-то ему надо было встретиться, а он уже опаздывает. Мне же показалось, что ему просто захотелось поскорее отделаться от нас. Обняв, он виновато ткнулся носом мне в щеку, сказал свое:
— Не сердись, Митяй… Ладно?
Провожая его взглядом, Никита нахмурился и сказал с заботливостью старшего брата:
— Надо
«Откуда в нем столько доброты, в Никите? — подумал я с нежностью. — Последнюю рубашку отдаст…»
Объявили посадку, и мы вышли на перрон. Я отнес вещи в вагон, Никита, по старой привычке, перешел на поучения:
— Не забывай, что эта картина — проба твоих сил…
Я и сам знал, что роль Васи Грачика — большое испытание для меня, от нее будет зависеть все: она или откроет передо мной широкий и ясный путь — иди! — или оборвет его при первых же шагах…
Раньше я считал, что актеров выбирают так: в ком вдохновеннее желания, кто наиболее талантлив, романтичен и честен, кто способен слиться с образом в поэтическом единстве, тому и говорят — ты хорош, играй героя… В действительности же получается иначе: стремлений и мастерства часто далеко не достаточно. В кино актер зависит прежде всего от режиссера, а у него свои вкусы, характер, свои планы и свое окружение. На пути актера множество препятствий, о существовании которых он даже и не подозревает. Оказывается, необходимо прежде всего попасть в колею, войти в моду, тогда можешь считать себя победителем…
С беспокойством, а порой с возмущением думал я о том, что судьба моя и моих друзей не в наших руках, а кого-то другого…
До отхода поезда оставалось десять минут. Никита вдруг ни с того ни с сего вспомнил о моей сестренке:
— Слушай, а где Тонька твоя? Мечтает ли по-прежнему стать цирковой наездницей? Пишет она тебе или нет?
— Пишет, но редко. Лентяйка…
— Хорошая девчушка. Так и стоит перед глазами: верхом на лошади, коленки голые, платок на спине… Амазонка!
Я улыбнулся, уловив в его голосе нотки сентиментальности. «Странно, почему это он вспомнил о ней в этот момент?»
Последнее письмо от Тоньки было недели три назад.
«Хоть бы одним глазком взглянуть на тебя, Митя, увидеть, какой ты теперь стал. Чай, заважничал… Я уже все село обегала, всем рассказала, что ты теперь артист и скоро будешь в кино показываться. Девчонки мне не верят, говорят — хвастаюсь. А я им говорю: «Очень мне надо хвастаться перед вами!» Ты пришли мне документ такой, где было бы указано, что ты артист, я им суну в нос — пускай не воображают… Мама стонет: куда, говорит, его понесло еще?.. Но я ей все разъяснила»…
На платформе становилось все более оживленно — прибывали пассажиры. Прошагал к вагону Леонтий Широков, остановился возле подножек и стал озираться, ища своих; увидев нас, обрадовался; они с Никитой задымили папиросками. Потом показалась толпа женщин в шляпках и пестрых платьях. Среди этой толпы — Анатолий Сердобинский в клетчатом пиджаке и с плащом через левую руку. Носильщик нес за ними два чемодана в чехлах; Анатолий быстро отправил их в купе, спрыгнул к женщинам. Вытирая платком вспотевшую шею, он терпеливо слушал наставления тетушек, сестер, кузин и с беспокойством глядел на часы, очевидно, думал с досадой, когда же тронется поезд.