Ясный берег
Шрифт:
вторые сиди дома, никто не держит.
— При чем же тут я? — сказал Алмазов.— Это не моя
специальность. ~
— А какая ваша специальность?
Алмазов не ответил, перешагнул через длинные ноги
Коростелева, ушел в комнату за кухней. Ответила Тося:
— Столяр он. Столяр и плотник.
— Так в чем дело? Милости просим.
— Там видно будет. Пусть отдохнет. Больше года
пролежал в госпиталях, шутка?
— А теперь как — в порядке?
—
— Бережешь его очень.
— А по-вашему, не беречь? — спросила Тося.— Да вы
скидайте шинель, садитесь с нами покушать, сейчас пирог
выну.
— Некогда мне с вами кушать,— сказал Коростелев,
вставая.— И так засиделся. Ну, всего. Завтра чтоб была
на работе, слышишь?
— Послезавтра.
— Завтра, завтра! — уже с порога сказал Коростелев
начальственным голосом.— А то, имей в виду, нехорошо
будет. Завтра с утра!
«Не выдержал, дал-таки ей поблажку,— думал он,
.быстро шагая по улице.— Начал как надо — «корми семью,
и айда», а кончил — «приходи завтра». И что за характер
дурацкий! Этак все из меня веревки вить будут... А ведь
она и завтра не явится, хоть пари держать — не явится.
б
Любит его... Если бы меня так полюбил кто-нибудь, я бы
по.гроб жизни был благодарен и дорожил...» На секунду
ему стало грустно, что его никто не любит. Вот — и
молодой, и наружность не хуже, чем у других, а не любит
никто. Встречи эти фронтовые... Где та, с золотым до
удивления хохолком, с которой он познакомился в
Белостоке? Даже на письмо не ответила... Где черноглазая,
которая говорила: «Ух, какой вы высокий, а муж еще
выше!» и все показывала карточки мужа... Ерунда это
Есе, грусть одна, а не любовь.
Долго задерживаться на этих мыслях не приходилась:
сейчас бюро райкома будет слушать его отчет.
Неделю назад Горельченко, секретарь райкома,
приезжал в совхоз. Обошел все фермы, говорил с людьми.
Коростелев и Бекишев, секретарь партбюро, ходили с
ним и все ему рассказывали. Он слушал внимательно,
глядя тяжелым, без улыбки, взглядом, потом сказал:
— Ну что ж, доложите на бюро.
И не сказал, что он думает о делах совхоза.
Коростелев, который еще не разобрал, симпатичен ему
Горельченко или не симпатичен, немного разочаровался:
коллегиальность — коллегиальностью, но разве не
может секретарь райкома в частном разговоре высказать
свое личное мнение? Кажется, есть за что нас
похвалить...
Приехал Горельченко в совхоз в семь утра и пробыл
до
специально готовили, хотели угостить повкуснее); он сказал:
— Спасибо, я у чкаловцев пообедаю.
И уехал в колхоз имени Чкалова.
Теперь у Коростелева посасывало под ложечкой: что-
то будет на бюро? Хоть бы похвалили,— чтобы выйти
после заседания с независимым лицом, как вышла
прошлый раз заведующая районо, которой записали
«признать работу удовлетворительной». Почему Горельченко
с ним неласков? Неспроста тогда отказался от обеда и
поехал к чкаловцам. Все районные работники едуткчка-
ловцам, в совхоз редко кто заглянет. Даже Данилов,
директор треста, был всего один раз: он считает, что
«Ясный берег» в лучшем положении, чем другие совхозы
треста. А по сути дела, тоже положение не из
блестящих, где там!
Первое знакомство Коростелева с Горельченко
произошло вскоре после демобилизации.
Осенью 1945 года Коростелев двигался с запада на
восток в громадном потоке демобилизованных. Четыре
года он прослужил в Красной Армии и с честью
возвращался домой.
Не сразу оборвались связи с родной дивизией: на
первых станциях встречалось много знакомых,
завязывались свойские разговоры, в разговорах общие вставали
воспоминания, упоминались имена общих командиров...
Чем дальше от дивизии, тем меньше знакомых лиц.
Далеко от дивизии — ни одного знакомого лица, и тебя
никто не знает, а людей все больше и больше — лавина
людей, сила людей!
Поезда шли по расписанию и сверх расписания, но все
одинаково перегруженные. На станциях толчея, у касс
длинные очереди. Железные дороги были заполнены
людьми в шинелях, с солдатским багажом на плече:
мешок, сундучок, в сундучке барахлишко, в мешке хлеб.
На одной узловой станции Коростелеву пришлось
долго дожидаться пересадки.
Бесконечно тянется ночь, когда лечь негде,— сидишь
в неудобной позе на чемодане.
Одна только лампочка, слабо накаленная, горела на
потолке, да косо падал через окна бледный свет с
перрона, Густым и горьким махорочным дымом был напол-
нен вокзал — сегодняшним дымом, вчерашним,
позавчерашним... Лампочка светила сквозь махорочные облака.
Кругом на мешках и сундучках спали люди в сапогах и
шинелях,— не пройти... Плакал ребенок; женский голос
сонно успокаивал его:
— Шш... Шш... Баиньки... баиньки...