Яйцо птицы Сирин

Кравченко Сергей А.

Традиции мумификации, публичной инсталляции мертвых тел, расчленения святых трупов христианских очень зрелищны и поучительны. Они направлены на воспитание у нас чувства ответственности. «Вот, смотрите, — как бы говорит музейная экспозиция, — нужно вести себя прилично, а то и с вами такое будет!».

Так что, не надо нам глаза колоть мумией Ильича, не надо называть язычницами домохозяек из мавзолейной очереди. Мы тут, в миру, еще не достигли православной назидательности. Следовало бы нам разрезать наших дорогих вождей на части, разложить кусками по городам социалистической державы. Вот тогда и социализм устоял бы. А то, Ленинград — без «честной главы» Ленина, Ульяновск — без конечностей

Ульянова, и т.д. Не свято получилось, вот и хряснуло. Вы, конечно, скажете, что у нас Ленинаканов с Кировобадами столько, что пришлось бы покойников через мясорубку пропускать? Правда ваша. Но мы бы как-то выкрутились из дефицитного положения. Не всем бы давали, а в порядке заслуг. Сталинграду — в первую очередь, Сталинабаду — в последнюю. Хорош еще всесоюзный институт «переходящих мощей». Выиграл отраслевое соцсоревнование по итогам пятилетки, получи соответствующий член на пять лет! А какие раки мы бы изваяли из стали, бетона, стекла, горного хрусталя!?...

Ну, хватит мечтать. Вернемся восвояси. Так вот. Когда Владимир Красно Солнышко крестился в захваченном Херсонесе, он оттуда прихватил непривычный трофей — мощи святого Климента папы Римского. Сразу после крещения Руси Вселенская церковь не выдержала собственного веса и раскололась на две взаимно ненавистные группировки. Но мощи Климента в Киеве продолжали почитать как святыню. Их, как водится, разобрали на несколько деталей. Мелочи кое-какие унесли гостившие у нас греческие иерархи, но основной набор во главе с «Честной Главой» сохранялся нерушимо. В конце 11 века половцы хана Боняка учинили в Киеве погром, и мощи всех святых были убраны из публичных экспозиций в запасники. Потом в 13 веке нагрянули татаро-монгольские сыроеды. Мощи попрятали в землю, в дальние уголки пещер и проч. После ига святыни отыскивались с трудом, опознавались еще труднее.

Теперь вот, поляки хозяйничали в бывшей Киевской Руси. Но связи церковные с потерянной русской родиной не прекращались, и сработали в этот раз «мощно». Прибежали с оккупированных территорий два замызганных монаха и принесли митрополиту Дионисию череп в коробочке. Монахи божились, что это — Честная Глава правильного папы Климента, и просились в любой московский монастырь, лишь бы паек и прописку получить.

Дионисий усомнился в подлинности раритета, высказал сомнения Грозному. Иван забрал череп «на усмотрение», и теперь Дионисий опасался надругательства — а ну, как одержимый пришпилит к черепу памятные единороговые рога? Или кубок заздравный сделает?

Но Грозный ныне был смирен. Заказал для головы серебряную раку, бархатную подложку и собирался все это торжественно возвратить митрополиту на Пасху.

Теперь МБ имел над чем подшутить. Он-то насквозь видел этот череп. Ему и циркуля не требовалось, чтобы вычислить его монголоидность. Так что, бесовской кураж не имел особого кощунственного значения.

Под вечер, когда Мелкий уже сидел на чемоданах, а Иван Васильевич места себе не находил от иголки и мысли об иммиграции, у беса возникла идея: «А не подменить ли попам эту голову? Не подложить ли вместо черепа татарского всадника хоть что-нибудь православное?». Это следовало обдумать.

Для плавности дум хотелось нейтрализовать царя. Очень уж он нервничал, метался по палате со стонами и скрежетом зубовным.

— Садись-ка, Ваня в шахматы играть, — посоветовал, почти приказал МБ — С тобой что ли? — злобно огрызнулся «иглоносец».

— Да вон, хоть с Курлятой сыграй. Ты ж его казнить собирался? Вот и разменяйтесь под интерес. Ты выиграешь, — отъезжай в иноки на Афон, в Иерусалим, к черту на рога, — Курляте буйну голову долой. А Курлята одолеет — жив останется, а ты пыхти уж тогда здесь до скончания веку.

Условия

Ивану понравились, и через четверть часа полумертвый, но сытый и умытый князь Ларион Курлятьев уже сидел напротив царя и двигал черную пешку e2-e4.

Следует упомянуть, что это МБ приохотил Ивана к греховной игре. В православной традиции игровой азарт осуждается вообще, а манипуляции с человеческими изображениями — в особенности. Непонятно, как нынешняя церковь терпит компьютерные игры, но увлечение Грозного батальным моделированием в те далекие годы прощалось легко: царь и живыми-то людьми вертел, как хотел — на то он и царь.

Все прошлые шахматные сеансы Грозного выглядели, как игра с самим собой. Но сейчас у него был реальный противник. Научил Курляту двигать фигурки тот же тренер, — МБ подстроил узнику шахматное развлечение по неосознанной шалости, и вот, пожалуйста, пригодилось! Так что, школа игры у противников была общая, правда, фигурки в яме у Курляты вылепливались из жеваного хлеба, а для Ивана резались из слоновой кости. Иван тренировался спокойнее, а Ларион играл с оглядкой, — за хлебные фигурки легко мог схлопотать статью о колдовстве. Но было у Курляты и важное преимущество. Его нездоровье ограничивалось утратой части языка, шрамами от кнута, язвой желудка, абсцессом печени, пролежнями, парадонтозом и песком в почках. Это были пустяки относительно царской шизы. По крайней мере, для шахмат парадонтоз — точно не помеха. С другой стороны, гениальность шизофреников вошла в анналы и могла сильно помочь Ивану в миттельшпильных импровизациях. Но посмотрим! Гроссмейстеры обменялись классическим бендеровским ходом...

Тут МБ сообразил, что давно управляет стратегией и тактикой Грозного. Так что, в его власти было «невольно» влиять на ход встречи. МБ раздумывал, выйти ему вон, или все-таки влиять? За кого будет правильней болеть? Грозный — свой, родной с детства. Курлята — тоже давний подопечный, спасенный неоднократно, тоже жалко сироту. Исторической пользы от Курляты — ноль. От Грозного — только имя одно осталось, почти весь вышел. Грозного выводить в иноки — морока всенощная. Курляту в монастырь законопатить — один всхрюк...

Бес еще не принял решения, когда Грозный сам решил исход партии. У него вдруг резко кольнуло вчерашнее молодильное средство; Иван подскочил в кресле, коленом зацепил столик. Несколько мгновений фигуры тряслись, затем успокоились, и даже будто бы остались на своих клетках. И только черный король раскачивался все сильнее и сильнее, его донышко описывало траекторию подброшенной ради жребия монеты, и, наконец, встало на ребро. Король завалился на бок, покатился, сбил с доски несколько своих пешек, и рухнул на пол. Игра была сделана...

То, что произошло в следующие мгновения, со стороны могло показаться невероятной, необъяснимой мельтешней, — будто кто-то стремительно перематывал видеопленку в конце фильма, не желая досматривать нудные выходные титры.

Не успел царь схватиться за свербящую точку, как в соседней комнате в ухо сторожевому отроку кто-то страшно взвизгнул: «Измена! Вор Лариошка царя побивает!». Сонный отрок взвился с удивительной ловкостью, ногой вышиб многострадальную дверь опочивальни и очутился среди искристого багрового тумана. Дыхание парня перехватило тяжким смрадом, в голове поплыли радужные пузыри, и страшно, надрывно завыло басом: «Руби-и-и!». Тяжелая сабля, оказывается, давно была в руке телохранителя, она описала полукруг влево, ее серп охватил затылок рубаки, а кончик сверкнул из-за правого уха. Потом сабля ринулась обратно, взвизгнула с сенокосным присвистом и полоснула по темной фигуре, едва проступившей среди кровавого дыма. Голова «черного короля» упала на пол и запрыгала с деревянным стуком.