Яйцо птицы Сирин

Кравченко Сергей А.

А ремешки-то оборвались странновато! Да, Ермак, конечно, споткнулся о корягу (или о ногу?), грохнулся на бок, прокатился с подмытого бережка. Но вот и лопнули бы ремни на одном боку? Нет. Все разом рассыпались, будто и правда кожа их дубилась Никитой Кожемякой во времена Святогора. Осталась только цепь плечевая. Теперь плиты болтались на ней и били атамана по животу и спине.

Стал Ермак искать веревочку для подвязки. Вспомнил, что пластины шейные в кукане ременном запутались. А где ж они? Ага, в струге! В этом? Или в том? Кажись, в этом. Ермак полез искать на четвереньках по дну судна. Нет ничего. Хотел подняться, передняя броня зацепилась за корабельную снасть. Ермак скинул плечевую цепь,

сбросил панцирь и стал искать подвязку среди снастей. Ага! Вот веревочка подходящая! Вынул нож, отсек веревку от кольца на носовой балке. Вспомнил Ваньку Кольца, вспомнил удалое время на Волге, выронил веревку, она с плеском ушла за борт. Ермака качнуло, он потерял равновесие и завалился на сложенный парус. Звезды поплыли перед его глазами, и от луны полетела, рассыпая искры, пестрая Жар-птица. Айслу! Айслу! — кричала Жар-птица человеческим голосом...

Ермак заснул в уплывающем струге и не увидел, как вдали за рекой загорались огни, как стремительно гребли через неширокий в этих местах Иртыш темные, раскосые люди, похожие на дрессированных хищников...

Весть о гибели отряда Ермака пришла в Искер нескоро. Сначала в сибирских столицах насторожились двухнедельным отсутствием экспедиции, затем Биркин поплыл на поиск с небольшой командой. Место события нашли быстро. На этот раз вещественных доказательств было в достатке. Вытоптанная земля вокруг костров, обрывки одежды, мелкие предметы, не замеченные нападавшими. Ну и тела, конечно, обнаружились. Habeas corpus, так сказать. «Корпуса», безобразно изрезанные, — в основном по горлу, были навалены прямо на дороге у засеки и слегка прикрыты еловым лапником. Прочие следы смылись за прошедшие дни несколькими дождями. Погода клонилась к осени, ревела буря, дождь шумел почти ежедневно, и следователи заторопились обратно. Везти в Искер убитых было не на чем, но и без погребения бросать не доводилось. Нашли у берега промоину, свалили в нее трупы, присыпали землей с обрыва. Особенно не надрывались, все равно, река их заберет, не сейчас, так весной.

Уже отъезжая, заметили в прибрежных зарослях перевернутую лодку. Малый шестивесельный струг темнел брюхом между корягами. Пришлось произвести осмотр. Ничего особенного не находилось, но рядом со стругом в мелкой воде Биркин наступил на твердое и скользкое. Нагнулся, вытащил обрывок ремня, потянул еще и вынул из воды связку пластин, хваченных ржавчиной. Не сразу, но дружно в сплетении ремней и металла опознали атаманскую броню. «Ермак!».

«Сих дней погиб князь Сибирский Ермак Тимофеев... — запинка, клякса, — ...ич», — эта запись появилась в дневнике Биркина в первых числах сентября, ровно через три года после донесения из Чусового: «Ермак со многия люди сплыл на верх до Сибири».

Глава 40

1584

Далеко от Москвы

Над вечным покоем

Тележный конвой Мелкого Беса миновал Чернигов, проехал Киев, и тарахтел по молдавским равнинам. Ехали быстро, задерживаясь только на переправах. Теперь МБ больше скакал верхом — то на одной, то на другой из запасных лошадей. Он пересаживался на ходу, поочередно воображая себя Первым, Вторым, Третьим или Четвертым Всадником Апокалипсиса. Правда, на правой передней, беленькой лошади часто оказывалась печальная девка в сером покрывале. Мелкий знал ее с детства, не со своего, — с Иванова. Аграфена Оболенская вечно путалась у него под ногами, но и полезных свойств покойницы МБ отрицать не мог. Иногда вечерами, когда Иван совсем уж донимал домашних стонами и страхами, Аграфена являлась из небытия, пела, сюсюкала со своим Ванечкой, вытирала

ему сопли и слюни. И тогда можно было хоть в кабак или бардак отлучиться.

На «польской» территории ехать стало теснее. Лихие люди в оврагах и лесах трудно поддавались на испуг, приходилось «использовать силу», обрушивать на них едкий ливень или крупный град, чиркать молнией.

Таможенники на многочисленных, «передвижных» границах борзели хуже бандитов. Не успеешь откупиться от какой-нибудь алчной рожи у «порубежного столпа», как через пару верст тот же столп с той же рожей вновь вырастает на пути и требует «пошлинных грошей».

«Теперь не отстанет, — возмущался Мелкий, — не надо было платить в прошлый раз!». Вот еще один наглый хохол полез трясущимися от возбуждения руками щупать баулы в продовольственной телеге. Другой страж «экономичнои нэзалэжности» подкрался к гробам.

— Що цэ? — пятачок таможенника затрепетал над усами.

— Цэ трупы скаженни, вельможный пан, — отвечал МБ, оборотясь казачком в синей свитке, — чумные жолнержи пана короля Стефана. Едут в Польшу поховаться. Можете пощупать: гнилые и холодные, — верхом скакать негодные.

Таможенник отпрянул. Мелкий полез в карман свитки.

— Вот возьмите, пан, будь ласка, дорожную лепту, — МБ протянул мздоимцу золотой ярмак, приобретенный на толкучке после рассказа Семки Строганова, — сия древняя монета благонаполняет любую казну, послужит и вашему господарству добрым почином во веки веков!

Поехали дальше. Кое-как миновали Прут. На перевозе пришлось крепко раскошелиться, но дальше путь был свободен. Взяли на северо-запад, в стык валашских, угорских и ляшских гор.

Через два дня Карпатские предгорья сменились ущелистыми кручами. Дорога змеилась вверх меж овечьих склонов, пастушьих сел, микроскопических городков.

Иван пришел в себя, с любопытством наблюдал окрестности. И вот чудо! Он помнил Москву, помнил свой царский «подвиг» (в смысле движения по жизни). Но сожалений об оставленной власти у Ивана не было. Может, он еще не осознал необратимости перемен? Думал, что это обычный поход, типа Ливонского?

Показался городок Борша — десяток домов под черепицей, островерхая церковь с покосившимся крестом. Марья зашла в лавку, Иван вылез из кареты. Осмотрелся. Над городком нависала гора, черной громадой прорезала она зеленые лесистые склоны, уходила к низким облакам.

— Что за гора? — Иван повернулся к стайке мещан, выкативших глаза на странного путника.

— Хиба не знаете, пан господарь? — Пьетрос.

— А что там виднеется? — Иван указал на серое двубашенное строение у вершины.

— Цэ ж, пан Иване, ваша хата, — ответил, кланяясь, пьяный мужичок. Остальные, более трезвые, разбрелись неуловимо.

— Лютый, Лютый! — бормотали последние люди.

— «Лютый», Ваня, — перевел МБ, — это «Грозный» по-здешнему. Тут тебя знают, боятся, уважают.

Вернулась Марья, поехали дальше — сквозь скалы, сумерки, волчий вой.

Как находили дорогу? Спросите у коней.

Прошла ночь. На третьем петухе ворота замка захлопнулись за Иваном, Марьей, телегами, и никто не увидел, как в подвальные казематы заносятся черные гробы, как в самой темной подземной норе устанавливается огромная кровать, тоже похожая на гроб.

Прошел день, еще ночь, еще день. Потом смена света и тьмы замельтешила неразличимой серой вереницей, время понеслось над «горней» обителью без счета, ритма, смысла.

Давно уж тут не было Мелкого Беса, никто из людей не поднимался и не спускался по крутой дороге, и сама эта дорога заросла травой и колючим кустарником. Суеверные люди в пастушьих селеньях пугали детей своих глупыми сказками о страшном, лютом господаре, его грешной подруге, о сатанинских искушениях, драконах, упырях и вурдалаках.