Язверь
Шрифт:
— Вы же в разных весовых категориях. Тебе точно не померещилось? Ну, затяжка и все такое?
От отчаяния Гера затрясла головой:
— Вадик кровью захлебнулся! Да вот же… — она продемонстрировала пятно у себя на лодыжке.
— Так-так… — Катя забарабанила пальцами по рулю, — что теперь делать?
— Фонтан весь город на ноги поставит.
— Нет, Гермиона, здесь что-то не так. Не верю, что ты запросто справилась с Вадиком. Ты же не мастер восточных единоборств.
— Сама не пойму. Как-то справилась.
— Не верю, — Катя вновь ее оглядела, — и ни один
— Но есть же свидетели, которые обязательно скажут…
— Допустим, ты его убила.
— Что значит — допустим? — опешила Гера.
— Все видели, как тебя выносили из зала. Ты была без сознания, впору скорую вызывать. Разве женщина может в таком состоянии убить кого-то? Главное, гнуть свою линию. Мол, «шуры-муры» были у вас, потом ты ушла, преисполненная эмоциями и благодарностью. Кто там после к Вадику заходил, тебя не касается. Может быть, его убил один из охранников? Гарантирую, тебе поверят на все сто процентов. Только не бойся, — Катя надавила на газ, — возвращайся домой и перестань беспокоиться.
Алкоголь и сигареты — зверское сочетание, особенно, если эта смесь утром все еще остается в крови.
Утро нового дня Гера встретила хмуро, страдая от сильной мигрени. Стоило ей открыть глаза, тут же подробности минувшего вечера воскресали в памяти, как Панночка в «Вие».
Вадика она не жалела. Если бы он умер, с облегчением вздохнула бы. Это жестоко, невыносимо жестоко для той, прошлой Геры, но абсолютно нормально для нее настоящей. Что-то в ней изменилось.
В комнате хозяйничала мама.
— Утро доброе, — бросила она на ходу, подбирая раскиданную одежду. — Тебя разыскивает Леночка Резникова. Просила перезвонить.
Гера лениво потянулась в кровати, распрямилась, не спеша нащупала тапочки. Подошла к шторам и отдернула их, мельком окинула взором припаркованные на стоянке возле дома машины.
— Аспиринчику дать? — матушка проявляла заботу.
Вероятно, со стороны Гера выглядела совсем непотребно.
— Обойдусь.
— Горло болит?
— Знаешь, прошло!
— Если бы ты сразу приняла те таблетки, а не травилась антибиотиками…
Причитания матушки она не дослушала, отправилась в коридор к телефону. Миновала овальное зеркало. Ей совсем не хотелось видеть отекшую физиономию и заспанные глаза.
— Лена, привет. Что-то случилось?
— И ты еще спрашиваешь? — тон голоса Леночки Резниковой всегда опускал ее ниже паркета.
— Почему бы мне не спросить?
— Встречу — убью. Что ты делала в президентском люксе?
— Во-первых, я с ним не спала. А во-вторых… — «А что, во-вторых?» — задумалась она: «Про то, что случилось, нельзя говорить».
Лена перехватила инициативу:
— Ты же знаешь, что Вадик в реанимации? Кто-то напал на него.
— Он умер?
— Жив, слава богу, — Лена зарыдала, — на него невозможно смотреть. В сознание не приходит. После того, как ты убежала, начальник охраны послал бойцов, чтобы ехали следом. Помешал Эдуард Вазгенович. Он не поверил,
— Я не трогала Вадика. Что еще тебе нужно?
— Признайся, ты его покалечила? — Лена не отступала.
— Если ты не в себе, обратись к Паше Карпухину, не затягивай, — отрезала она и бросила трубку.
Эта беседа, если так можно назвать детские препирания без доказательств, стала комичной иллюстрацией к вчерашнему разговору с Катей. Эдуард Вазгенович виновной ее не считает, и это лучшая новость. Дело, конечно, все равно заведут и ее заставят давать показания, но это случится не завтра.
— Мам? Толкни-ка мне пяток яиц в омлет, я что-то проголодалась, — попросила Гера, проходя мимо кухни.
Некогда в ванной комнате отец повесил зеркало чересчур высоко. Чтобы Гере в него заглянуть, нужно было вставать на скамейку-ступеньку. Ниже зеркала расположилась полка с разными баночками из-под кремов — полка, к слову, большая. Гера думала, что мама так разместила предметы нарочно. Красилась она в коридоре, здесь брился отец.
Придвигать скамейку, чтобы разглядеть лишний прыщик на подбородке, — пустое занятие; свое простое лицо она никогда не любила. Наверняка сегодня у отражения мешки под глазами и такой бледный цвет, что лучше бы его не видеть вообще.
Гера почистила зубы наощупь. Душ принимать не стала. Ей нечего «смывать в очищение», она не раскаивалась; наверное, и ее маленький смерч унес в небытие все, что было в ней человеческого.
— Омлет из пяти яиц гораздо вкусней, мам, — Гера поглощала еду с утроенным аппетитом, — сделай-ка мне еще бутербродов с сыром. И чашку кофе. Побольше.
Мама с готовностью откликнулась на пожелания дочери, но скромно заметила:
— Похоже, вас в этом клубе не накормили.
Самое сложное наутро после тяжелого вечера — красить глаза. Ирония в том, что с утра действия эти не просто нужны, они рекомендованы обязательно. Вот и сегодня, вместо того, чтобы поспать лишние десять минут, шаркающей походкой Гера отправилась наносить макияж.
Взгляд Геры никак не хотел фокусироваться. Она специально избегала зеркала: лениво и не глядя на себя причесалась, легонько вбила в корни волос пенку-фиксатор, слегка их приподняла, чтобы придать форму прическе. Спереди привычно сформировала тонкие ниточки-пряди.
Получалось всегда одинаково, и для этого ни к чему отражение. Но Гера все же заглянула в зеркало и отскочила.
— Что у меня на лице?
В коридор со сковородкой в руке испуганно прошмыгнула матушка.
— Сейчас, сейчас… Надену очки… Где?
— Боже мой, вот же! — Гера приблизилась к матери. — Что это?
— Покраснение, — та внимательно осмотрела другие места. — Аллергия на лекарство, которое ты принимала.
— Это — прыщи?
Гера вернулась к зеркалу. Вся ее кожа покрылась короткой шерсткой с золотистым отливом. Там, где были «прыщи», растеклись бурые пятна, как будто ее раскрасили под леопарда. Через мгновение она и без зеркала видела свои пушистые руки.