Язык североазербайджанских татов
Шрифт:
— Э, кто-кто, а я тебя, кажется, хорошо знаю, — снова вмешался в разговор Хацкель. — Знаю как облупленного…
— Ай, боже мой, зачем ссориться? — смиренно качая головой, просил Авром-Эзра. — Соседи не должны быть врагами. Это трех перед богом… Ведь в нашем священном писании так прямо и сказано. А мы ведь с тобой единоверцы…
— Почему вы не вспомнили о священном писании раньше, когда людям надо было помочь? — еще больше разозлился наш разбойник. — И почему вы не вспоминаете, если уж вы такой знаток священного писания, слова: «Зуб за
Авром-Эзра зло рассмеялся:
— Стало быть, ты гонишь нас, Шмая-разбойник? Вот это мне нравится! В таком случае могу тебе напомнить кое-что. Двор этот давно уже не твой, а наш. Когда ты на Врангеля пошел, твоя жена взяла у меня четыре пуда ржи под этот дом… Должок она до сих пор не вернула, стало быть, по закону дом и двор уже наши. Что ты на это скажешь?
Глаза Шмаи вспыхнули ненавистью. Он замахнулся палкой:
— Если вы сейчас же не уберетесь ко всем чертям, плохо вам будет!
— Смотри, пожалуйста, совсем как Овруцкий! Два сапога пара! — с притворной улыбочкой проговорил Авром-Эзра. — Думаешь, я тебя испугался? Я не из пугливых! Я еще могу укусить, и так укусить, что долго помнить будешь! Пошли, Хацкель! Разбойник разбойником остается!
Лицо Цейтлина исказилось от злости. Тонкие губы сжались и посинели. Большие бычьи глаза вышли из орбит и налились кровью:
— Лучше с нами не заводись! Не забудь, с кем имеешь дело!.. Не забудь, что сидишь на нашей земле. Твоя власть далеко, а бог высоко. Собирай, Хацкель, мешки и гайда, поехали! Он еще пожалеет, разбойник!..
Авром-Эзра вскочил на подножку брички и бросил:
— Еще придет свинья к моему корыту…
— Не дождетесь, кровопийцы! — плюнул Шмая на землю и, разгневанный, пошел в дом.
— Шая, к чему тебе ссориться с этими собаками? — тихо сказала Рейзл. — Ведь ты знаешь: пока все еще у них в руках, и к ним приходится идти на поклон…
— Ничего, вечно так не будет! Скоро все возьмем в свои руки… Думаешь, зря мы кровь проливали?
— Пока суд да дело, они все же на коне, — ответила она. — А у кого сто рублей, тот и сильней…
— Ты так думаешь? Как это ты сказала: «У кого сто рублей, тот и сильней»? — повторил Шмая и, помолчав, добавил: — Глупенькая ты у меня! Так было когда-то, а теперь будет по-иному… Люди в тюрьмах сидели, на каторгу шли, в Сибирь… Михаил Васильевич Фрунзе три раза был присужден к смертной казни… Люди на фронтах воевали, вод Перекопом гибли, чтобы все стало иначе, по справедливости чтоб…
— Ну что ж, я с тобой спорить не стану, — примирительным тоном сказала жена. — Пусть будет по-твоему! Но все же надо было бы тебе зайти в Совет. Насколько я поняла из слов рыжего дьявола и Авром-Эзры, там уже начинают распределять семена и возвращать колонистам их землю. Может, и нам отдадут… Ты заслужил, тебе первому полагается…
— Почему же первому? — улыбнулся Шмая. — Разве теперь мало таких, как я? А сколько погибло,
В колонии стоял дым коромыслом. Всюду спорили, ругались, кричали. Однако шумнее, чем везде, было, пожалуй, в сельсовете. С утра до поздней ночи здесь толпились люди.
Когда в это утро сюда зашел Шмая-разбойник, все обрадовались. Его окружили, расспрашивали, как он себя чувствует, скоро ли бросит палку и возьмется за работу. Молодые парни восторженно рассматривали сверкающий на его гимнастерке боевой орден.
Отбиваясь от любопытных, Шмая с трудом протиснулся в битком набитую людьми комнату, где в густых облаках махорочного дыма сидел над бумагами председатель Совета Овруцкий.
— Ого, какой гость! Давно не заходил сюда…
— Легок на помине!
— Присаживайся, дорогой! — протягивая ему руку, указал на стул Овруцкий. — Только осторожно садись, — добавил он с улыбкой, — а то стулья у нас на курьих ножках… Наш Азриель-милиция не может раздобыть у кулачья несколько приличных стульев для сельсовета. Стесняется, как красная девица. А они нас не стесняются, гады…
Он кивнул в сторону долговязого Азриеля, забившегося в угол возле печки. На рукаве у него была красная повязка, а на плече — старое ружье, из которого, видно, лет сто никто уже не стрелял.
Огорченный милиционер смущенно пробормотал:
— Ну что ж я могу сделать? Где я вам возьму стулья?
— Слыхали? — спросил Овруцкий. — Слыхали, чтобы милиция задавала такие детские вопросы? Сбегал бы к Цейтлину и, так сказать, одолжил бы несколько стульев, а может, и бархатных кресел… Там их полным-полно. Зашел бы вежливенько и дипломатически потолковал бы с ними, чтоб, конечно, не было никаких нарушений закона… Тебя нынче все обязаны уважать!
— Да, зайдешь туда! Легче зайти в клетку к тигру, — удрученно ответил Азриель. — Хацкель, зятек, мне уже заявил при людях, что, если я еще раз переступлю его порог, он мне голову оторвет… И еще такое сказал, что даже повторить неудобно…
— Кому это он так сказал? Тебе, представителю власти? — весело расхохотался Овруцкий. — Ну, брат, знаешь, с такой милицией мы далеко не уедем. Какая наглость! Так и сказал?
— А что ж, я буду вас обманывать? Так и сказал.
— А ты? Что ты ему ответил?
Азриель понурил голову. Неловко все-таки, что председатель допрашивает его в присутствии стольких людей.
— Ну, говори!
— Что ж я ему мог ответить? — с обидой в голосе проговорил тот. — Пригрозил винтовкой и сказал, что нужно вежливо разговаривать с представителями власти. По-интеллигентному, не как балагула… Не то, сказал я, власть так возьмет вас за жабры, что и дух из вас вон…
— Так и сказал или это ты только здесь такой храбрый?
— Скажи правду, — вмешался Шмая, — верно, просто испугался их?