Язык североазербайджанских татов

Грюнберг Александр Леонович

Солнце, пробившись сквозь тучи, начало пригревать. Пожелтевший бурьян на краю дороги словно ожил, изменил свою окраску. Стало легче дышать. Погожий осенний день был лучшей наградой промокшим, вспотевшим бойцам за их ратный труд.

Как ни старался ротный Дубравин двигаться быстрее со своей горсткой красноармейцев, но это ему не удавалось. Наступление развивалось слишком быстро, чтобы можно было не отстать от передовых частей. К тому же его задерживал раненый, который никак не давал уговорить себя отправиться в тыл, в госпиталь.

По

лицу Шмаи ротный видел, что силы его иссякают и он вот-вот упадет. Нужно немедленно отправить его!.. Дубравин остановил своих людей, а сам всматривался, не идет ли по дороге какая-нибудь повозка в тыл. Уговоры не помогут — он силой посадит его и отправит!..

Но, как назло, ни одна повозка не шла в обратную сторону, все двигалось вперед, все спешило, скакало, неслось туда, где сотрясалась земля, где бушевало пламя и гремели раскаты орудий.

Послышался рокот мотора. Тяжело пыхтя и оставляя за собой густые клубы дыма, пыли, на гору взбирался автомобиль. По равнине он понесся быстро, стремительно. Поравнявшись с горсткой бойцов Дубравина, машина остановилась. Из нее вышел коренастый человек в длиннополой, хорошо пригнанной шинели. Бойцы сразу узнали командарма, мгновенно вскочили с земли и вытянулись перед ним. Кровельщик, узнав того милого и добродушного человека, который недавно сидел с ним у костра и ел его кашу, весь просиял, вытянув руку, взял винтовку «по-ефрейторски» и приветствовал высокое начальство.

Командарм окинул его внимательным взглядом, кивнул своему молодому адъютанту: мол, бывалого солдата сразу узнать можно, — а потом воскликнул:

— Гляди, старый знакомый! — Добрая улыбка осветила его озабоченное усталое лицо. — Ну что ж, скоро будем в Крыму кашу твою пробовать. Помнишь, обещал? — проговорил Фрунзе, не сводя с него глаз. — А где это тебя ранило?..

— На Сиваше немного царапнуло, — с трудом ответил наш разбойник.

— Немного царапнуло? — покачал головой командарм. — Нет, крепко тебя ранило… И почему ты здесь, а не в госпитале? — строго спросил он, ища глазами старшего.

— Наступаем, товарищ командарм. Приказ выполняем: «Даешь Крым! Смерть Врангелю!»

— Я тебе дам «Даешь Крым!», — притворно рассердился Михаил Васильевич. — Тебе срочно необходимо отправляться в госпиталь! Почему ты здесь? Где твой командир?..

Дубравин, на ходу оправляя грязную, промокшую шинель, подскочил, вытянулся перед командармом и какое-то мгновенье стоял растерянный, не зная, что ответить. Но, овладев собой, сказал:

— Ротный командир Дубравин слушает, товарищ командарм!

— Ротный командир Дубравин? Что это за командир, который не бережет своих людей? Почему не отправили красноармейца в госпиталь?

— Я приказывал ему… Не выполняет приказа! Сам передал его санитарам, а он удрал от них и догнал нас… Три раза приказывал, а он не выполняет… С нами хочет быть… — заикаясь от волнения, отвечал ротный.

— Это никуда не годится! — бросил командарм, глядя вдаль, откуда

доносился усиливавшийся гром наступления. — Значит, не выполняешь приказа, солдат? Нехорошо, очень нехорошо…

— Товарищ командарм! Вы на него не сердитесь, — вмешался молодой русый солдат, на землистом лице которого пробивался первый пушок. — Он никогда не нарушал дисциплину. Спивак… Он первым переправился через Сиваш и так чесал беляков из своего пулемета, что дым стоял столбом, и танк подбил гранатами… Он и ротный Дубравин… Его там ранило, но он не вышел из боя. Недавно его снова хлопнуло, а он не хочет отставать от роты. Не надо его наказывать. Он у нас настоящий герой!..

— И за Турецким валом, — поддержал бойца другой, — он перебил немало юнкеров… Танк поджег… Боевой он у нас! Только жаль, что в таком состоянии теперь…

Командарм внимательно слушал, участливо оглядывая горстку измученных, насквозь промокших солдат, их взволнованного командира, который отрывисто рассказывал, как его бойцы штурмовали проволочные заграждения, как Спивак смело шел в бой…

Переведя взгляд на раненого, командарм приказал:

— Немедленно отправить его в госпиталь?

— А с совестью как же? Совесть не позволяет в такой момент отстать от своих. Видите, сколько нас осталось? А была рота…

— Опять! Так ты пойдешь в госпиталь или нет? — перебил Шмаю командарм.

— Что ж, пойду, если приказываете… Только… Все идут вперед, а я — назад? Стыд и срам! К тому же я терпеть не могу докторов и фельдшеров… Я у них в руках уже много раз побывал. Еле живой вырвался… Надо в атаку идти, а они у тебя пульс щупают, температуру меряют… Чудаки, скажу я вам…

— Как это — чудаки? — улыбаясь, спросил командарм. — Бывалый солдат, а говоришь глупости. Как же можно без медиков обойтись? — И, подумав, добавил: — Я сам когда-то был фельдшером…

Тут Шмая совсем растерялся:

— Что вы! Не может быть!..

— Может! — прервал его Фрунзе. — Во время империалистической был на фронте фельдшером, людей спасал…

Шмая пытливо взглянул на него и, пряча глаза, негромко сказал:

— Фельдшеров, признаться, я больше уважаю, чем докторов… Если приказываете, уж пойду к ним… Пускай…

— Попробуй не пойти! — погрозил ему командарм. — Подлечишься и снова придешь в свою роту… Помнишь, как ты меня тогда, у Сиваша, кашей потчевал и отругал, что не было со мной ложки?..

— Так точно! Но я ведь не знал, что вы такой большой начальник… Извиняюсь?

— Чего там извиняться! Правильно отругал. Заставил ты меня тогда краснеть…

— Он поджег танк! — вмешался ротный Дубравин. — Своим пулеметом много раз выручал роту из беды…

— Ну и молодец! — сказал Фрунзе. — Отправьте его в лазарет и представьте к боевой награде. Всех отличившихся бойцов ваших представьте…

— Понял!.. Вот… — взволнованно откозырнул Дубравин и посмотрел вслед автомобилю командарма, который быстро понесся туда, где с новой силой нарастал бой.