ЯЗЫК. ЗНАК. КУЛЬТУРА.
Шрифт:
Канон науки, таким образом, изначально исключает из своего состава свободного, творческого человека, зато ориентирован на машину или, что то же, на античного природного раба, безликого и аналогичного столь же безликим – в понимании Нового времени – природным силам. В этом смысле Античность и Новое время в рассуждениях М.К.Петрова смыкаются. Ибо именно в Античности был выработан универсально-понятийный способ кодирования знания, который характеризуется разрывом теоретического и практического, слова и дела, господина-творца и раба-исполнителя. Труд раба-исполнителя есть репродуктивная деятельность, являющаяся плодом творения по слову, которое тем самым оказывается организатором человеческого и – аналогично – космического дома. Слово, полагает М.К.Петров, обладает абсолютным авторитетом. Благодаря ему появляются и уникальные произведения искусства, и идеи-образцы для научного воспроизводства.
Вывод этот М.К.Петров считает по сути верным и для наших дней, с той только разницей, что в отличие от Античности и средневекового христианства, специфически закрепившего античный универсально-понятийный способ кодирования званий,
Рассматривая типы репродукции и передачи знаний, двигаясь мысленно с Востока на Запад, от традиционного типа кодирования информации с жестким закреплением сельскохозяйственных, ремесленных и административных навыков за определенной общественной стратой – к универсально-понятийному, М.К.Петров отмечает ситуацию оборачивания понятий. Мир традиции с нерасчлененными категориями слова и дела, теории и практики, с почти не меняющимися профессиональными связями – стабилен. Это восточная стабильность – гомеостазис замещается на Западе – вследствие качественно иных географических, социокультурных и прочих условий – нестабильностью-движением, связанной, вследствие различенности понятий теории и практики, слова и дела, свободного выбора профессий, с постоянной трансформацией человеческой деятельности. Вопрос в том, что понимать под термином "деятельность ". Воспроизведение человеком самого себя как самоцели, каждый раз как нового человека – или же воспроизведение навыков? И тот и другой тип воспроизведения М.К.Петров называет творчеством. Нежелание констатировать именно два вида творчества – самотворчества человека как искусства, куда наука, понятая как деятельность по созданию идеализированных объектов, входит на правах одного из его канонов, и творчества репродукции, т.е. творчества человеком отчуждающихся от него предметов науки, или нечеловеческого, – и создает, полагает М.К.Петров, многочисленные недоразумения относительно сущности науки и искусства.
Сама постановка вопроса о парности, дуализме творчества как основания бытия человеком является очевидным вкладом в исследование принципов философии творчества, тем более что под дуализмом М.К.Петров понимал реальное противоречие конечного и вечного, которое разрешается в двух качественно различных типах творчества: по воспроизводству субъектов, способных создавать предметы-произведения в исторически сложившейся социальной форме, и по производству репродуцируемых вещей. Правда, "с точки зрения традиционной философской нравственности это уже смертный грех". Итоговые слова Михаила Константиновича, сказанные с нескрываемой иронией, оказались тем не менее пророческими: именно дуализм поставил ему в вину журнал "Коммунист" два года спустя.
"Искусство и наука" была преддверием книги, предлагаемой ныне читателю. Впрочем, наряду с "Пиратами Эгейского моря" и др.
Несколько слов о книге "Язык, знак, культура".
Она была написана в 1974 г. и под заглавием "Социологический анализ проблем культуры" готовилась к печати в издательстве "Прогресс". В 1975-м книга, однако, выпала из издательских планов (хотя с автором был заключен договор), поскольку она шла по ведомству Л.В.Карпинского, возглавлявшего в то время редакцию литературы по научному коммунизму и за критику административно-командной системы исключенного из партии и снятого с работы. (1)
1 Карпинский Л. Нелепо мяться перед открытой дверью. – Московские новости, 1987.01.03. Редакторский (1975 г.) вариант книги лег в основу настоящего издания.
С тех пор она разделяла судьбу архива.
Между тем при чтении поражает ее удивительная актуальность для нашей науки, выразившаяся и в способах разрешения поставленных проблем, и в освоенности во многих дисциплинарных областях знания (например, в структурной лингвистике, социологии). М.К.Петров предъявил читателю не только разнообразные способы (образы) философствования, обнаруженные им в разных регионах мира, но и собственный образ мышления, выраженный и в замедленном речевом ритме, позволяющем всматриваться в детали, формирующемся почти "на глазах", с особыми неологизмами типа "трансляционно-трансмутационного интерьера номотетики", абсолютно оправданными и необходимыми для передачи точности мысли, что лишь подтверждает авторскую концепцию о связи языка с определенными формами передачи знания. Но и образность, и историко-теоретическое единство, и фактура речи свидетельствуют не только об особом литературном даре М.К.Петрова. Они – составляющие содержательной стороны дела, ибо с их помощью срабатывают механизмы
М.К.Петров выделяет в книге три типа культуры: лично-именной, профессионально-именной и универсально-понятийный. Первый тип характерен для первобытных коллективов, где знание кодируется по имени Бога-покровителя, второй тип соответствует традиционным обществам Востока (Китай, Индия), третий – современному западноевропейскому. Основой для подобной типологии служит, по М.К. Петрову, "социальная наследственность", под которой понимается преемственное воспроизведение людьми определенных характеристик, навыков, умений, ориентиров. В роли же "социального гена" выступает знак с его способностью фиксировать и долго хранить значение. Содержательной характеристикой знака является свернутая запись видов социально необходимой деятельности. Поскольку весь корпус знаний превышает возможности отдельно взятого индивида, его физическую и ментальную вместимость, то знание нуждается во фрагментировании по контурам вместимости индивидов в посильные для них части, а затем в интегрировании этих частей в целое. Практически речь идет о соотношении социокода и индивидуального ума. Выделив этот критерий – необходимости фрагментации и интеграции знаний по человеческой вместимости, – М.К.Петров обнаруживает формы перевода общезначимого смысла в особые для каждой культуры индивидуальные ячейки, что уже есть некая сообщаемость всеобщего и особенного, ведущая к изменению самих форм общения. Причем – общения по смыслу, перерастающего рамки семиотического – на первый взгляд – подхода к кодированию знаний.
Нормальное функционирование социокодов обеспечивается механизмами коммуникации (координации деятельности людей), трансляции (передачи освоенной информации от поколения к поколению) и трансмутации (введения нового и уникального знания, изобретений "и открытий), на деле оказавшейся ключевой для сопоставления разнообразных способов хранения и обновления знания в разных культурах. Эвристическая роль траисмутациониой схемы особенно наглядно выражена в главе «Мы через призму традиций». «Мы» – это западноевропейский способ усвоения и выработки знаний, это наука с ее наукометрическими процедурами: сетью цитирования, запретом на плагиат в научных публикациях, текстовыми связями, бесконечным индивидуализмом. «Мы» предстаем перед глазами «традиции» по меньшей мере странными, биологически и социально ущербными, ибо, выскочив из объятий Бога-покровителя, рода, «колена», цепляемся за собственную личность, непомерно одинокую и слабую перед грозными, окружающими ее общественными и природными силами. Средняя норма развитости наших «частичных» профессионалов кажется «традиции» ниже всякого порога грамотности, а жизнь, подчиненная всеобщему научному закону, просто жалкой. Эта глава – критика научно-технической культуры, с одной стороны, и серьезнейший мыслительный эксперимент- с другой. Эксперимент, вскрывающий и необратимость европейского процесса усвоения и выработки знания, и неповторимость и уникальность научного способа познания мира, который лишь кажется кривым путем в тот самый мир традиции, и его историзм и локальную ограниченность, лишающая науку права на арбитраж в познании.
Однако размышления М. К. Петрова о науке существенны еще и тем, автор анализирует наукометрические процедуры по связи и аналогии речью. Еще недавно, у структуралистов в особенности, единицей выбывания считалось предложение. Однако, как убедительно показано в книге, предложение не способно «сжать» в языке весь наработанный культурой массив знаний. Смысл можно формализовать лишь в «серии предложений», это означает разрыв с классическими представлениями о единстве формы содержания лингвистических структур с общелогическими понятиями. Установление подобного разрыва позволяет М. К. Петрову провести исторологические сопоставления и – соответственно – выявить различия в традиционно-трансмутационном механизме передачи и преобразования заложенных в культуре смыслов, характерные для научного Запада и традиционного Востока. Все это откровенно свидетельствует о том, что предлагаемые М.К.Петровым технологические и схематические конструкции направлены выявление именно содержания разных культурных типов. Вот почему вызывает особый исследовательский интерес обнаружение им связи между типами языков и типами трансляции знания. Античные формы трансляции, оказывается, тесно связаны с флективными древнегреческими языковыми структурами, а нововременные – с аналитическими структурами английского языка. Современными же формами трансляционно-трансмутационного механизма, по мнению М. К. Петрова, непременно порождаются особые метасинтаксические
лингвоструктуры, рождающиеся из взаимопроникновения западноевропейских и восточных, главным образом английского к японского языков.
Подобное движение мысли, очевидно плодотворное для дальнейшего исследования, обнаружило в то же время и существенный парадокс в собственном теоретическом сознании М. К. Петрова. Михаил Константинович полагал, что овладение смыслами разнотипных культур необходимо для создания некоей метакультуры, что в известной степени ставит под вопрос тезис о необходимости культурного или – в его терминологии – социокультурного равноправия. Ячейку, в которой можно было бы разместить возникшие на европейской почве науку и технику, он обнаружил в репродуктивных (трансляционных) механизмах любого общества, но тем самым – volens nolens – растворял уникальное, что есть культура, в постоянно действующих жизнеобеспечивающих структурах. Не случайны поэтому его колебания в определениях культуры, понимаемой то как этнотрадиция, то как неповторимый и единственный текст-произведение, то как социокультурный институт, производящий перевод образца в норму.