ЯЗЫК. ЗНАК. КУЛЬТУРА.
Шрифт:
1985 г. Проблемы онаучивания общества.
1986 г. История европейской культурной традиции и ее проблемы в свете основных положений тезаурусной динамики.
Последняя работа занимает около 1680 страниц.
Все это аккуратно складывалось в папки и заняло в его кабинете целый стеллаж.
Сейчас время разборки архивов – писателей, ученых, политических деятелей, военачальников. Ткутся воспоминания, соединяются листок к листку записные книжки, обнаруживаются неожиданные автографы и тщательно припрятанные стихи. Духовный подъем, проходящий сегодня в нашей стране, некоторые, даже весьма изощренные на поприще культуры люди иногда переводят в плоскость душевной эйфории и, настраиваясь на все важное и нужное, боятся, как бы червь сомнения не разъел это важное и нужное. Люди, впадающие в такого рода эйфорию, забывают, что "боящийся не совершен…". А сомнение есть субстанция интеллигентности. Ибо, рассчитанное на изобретательность, гибкость, поворотливость,
В свете этого разума становится особенно ясно, что щедро прокламируемое воздаяние по справедливости оказывается благородной игрой, своего рода тренажером, гонящим по жилам кровь, слегка щекочущим нервы, рождающим чувство глубокого уважения к себе или к тем, кто эту справедливость воздает.
Но трагедия, кажется, состоит в том, что задним числом справедливости не восстановить. Михаила Константиновича уже нет. И сейчас лишь от нас зависит, чтобы не случилось по древней эпитафии: "Не был, был, никогда не будет". Ибо настала пора и его публикаций. Уже вышли статьи в журналах "Вопросы истории естествознания и техники" (1987', N3: "Пентеконтера. В первом классе европейской школы мысли") и "Народы Азии и Африки" (1989, N2: глава из диссертации, названная нами "Трансплантация науки", и 1990, N2: глава из книги "Язык, знак, культура" – "Мы через призму традиций "). В журнале "Дон" (1980, N6-7) опубликована та самая повесть "Экзамен не состоялся", за которой в свое время последовало исключение из партии. Подготовлены к выпуску в альманахе "Восток – Запад" "Пираты Эгейского моря и личность" (1966). В Ростове-на-Дону уже трижды проходили Петровские чтения, телевидение посвятило ему специальную передачу. 29 апреля 1989 г. газета "Советская культура" опубликовала мою статью "Тише, не шумите, афиняне", в которой жизненный и творческий путь М.К.Петрова был представлен как типичный путь интеллигента в нашей стране. Его идеи относительно равноправия разных типов культуры, анализа проблем из ментальности тех эпох, откуда они родом, невозможности модернизаторского подхода к истории давно и без начальственного разрешения обрели права гражданства.
И все же что именно заставляет нас обращаться вновь и вновь к творчеству М.К.Петрова?
Целостность и своеобразие его авторской концепции состоят в том, что проблему сосуществования разнообразных, несводимых друг к другу способов бытия и мышления, разительно выраженных в странах Запада и Востока, он осветил через призму культуры, внутренние изменения которой рассматривались через механизмы передачи и преобразования накопленного и1 нового знания. Однако наличное представление механизмов и схем (некоторые из них устанавливались весьма плодотворным методом "догадничества" – восстановления целого по "намекающим" фрагментам) фактически обнаруживало содержание культуры исследуемого региона. Учитывая трудности, связанные с предметом его анализа, М.К.Петров несуетливо разбирался в понятийных системах Запада и Востока, собирал разножанровые источники для освоения способов мышления в определенные периоды их развития, чтобы через историко-психологическую и философскую ситуацию понять необходимость их возникновения и функционирования в той конкретности, где им время и место. Словом, действовал по принципу невмешательства современности во внутренние дела прошлого, по принципу проблематизации прошлого для настоящего.
Рассматривая культуру в ее типологических особенностях, М.К.Петров показывает их генезис (одной из другой) и жесткое разведение по разным полюсам, когда они, забывшие о своем родстве, вынуждены искать сообщаемости друг с другом, разместившись на одной планете. Такая сообщаемость может быть осуществлена, если единство культурных составляющих (будь то наука на Западе или традиция на Востоке) будет осознано в их особом сопряжении: формировании сознания и самосознания человека, где человек образуется не как человек вообще, а как конкретный, неповторимый, "вот этот самый", особенный. В этом пункте наметились первые отклонения от официальной идеологии.
"Человеком все еще принято оперировать как величиной абстрактной… – писал он в статье "Человек в научно-технической революции", – его все еще принято "определять" то от машины, и тогда он становится ее регулятором, "мозговым придатком", наименее надежной ее деталью, то от социального института, и тогда он становится безликим носителем "ролей"… Научно-техническая революция… все более подчеркивает, выдвигает на первый план творческие потенции человека, его способность уклоняться от предзаданных определений быть "избыточным", большим тех ролей и функций, в которых он взаимозаменяем и предстает лишь очередным носителем бессмертного социального начала. Сегодня человеку и дано больше, и спрос с него больше… В новых обстоятельствах жизни человеку нужно прибавить способность исторической ориентации, исторического предвидения, способность логически
Написанные в начале Семидесятых, слова эти органически вплетаются в современные споры об альтернативности общественного развития, о культурном диалоге и вообще о том, что есть человек XX столетия.
Дальнозоркий от природы, человек ныне охотно надевает очки для чтения исторической прозы, чтобы увидеть будущее. Ибо без обращения "к актуальной древности мы рискуем, – говорит автор, – остаться в плену бессодержательных фраз и недоказуемых аналогий. Мы можем, например, сказать, что цель научно-технической революции – накопление экономического _качества… что именно накопление экономического качества – рост производительности труда и снижение всех видов затрат на единицу общественно необходимого продукта – создает творческую необходимость и практическую возможность все более полно и гибко сочетать человеческие склонности, увлечения, интересы с социально полезной деятельностью, т.е. реализовать основной принцип коммунизма: каждый по способности, каждому по потребности. И такое заявление будет, видимо, справедливым. Во всяком случае, опровергнуть его нельзя: растущий спрос на человеческое разнообразие, на оригинальность мысли и дела, готовность общества идти на огромные и быстро растущие расходы по обнаружению, шлифовке и утилизации человеческого таланта – факт, так сказать, статистический… свидетельствующий о том, что человеческое разнообразие и оригинальность все более органично сплетаются с потребностями общества. Но пока это заявление о целях, средствах и последствиях научно-технической революции не будет показано в форме вывода, не будет включено в динамику действительности как ее реальная связь и как фокус ее интеграции, такое… заявление будет прописано скорее по областям веры и слепой надежды, чем по области знания. Чтобы этого не произошло, нужна рефлексия, нужно самосознание по поводу вещей древних, но актуальных".
Что за мысль здесь утверждается? Общество не может развиваться без материального производства и одновременно без передачи накопленной культуры. Причем два эти условия равносильны. Сейчас эта мысль – спустя почти два десятилетия – обретает права гражданства. Долгое пренебрежение, культурой, рассмотрение ее всего лишь в виде надстройки породило впечатление, что без этого фактора можно обойтись, в крайнем случае приберечь erov на десерт. Главное же – производство, а за ним, следовательно, потребление. Но человек на то и человек, что не может разбрасываться природой ему дарованным достоянием. Игнорируя фактор культурного наследия, мы как бы вышибали из духа дух. Обезличенная вещь проецировалась на самого человека, который казался таким же производным, как вещь. Он лишался своего лица, становился стертым, выровненным.
Проблема передачи культурного наследия, или – в терминах М.К.Петрова – трансляции его и последующей трансмутации, изменения, поставила перед ученым задачу разобраться в соотношениях уникального и повторяющегося, творчества и репродукции, канона как грамматики творчества и закона как демиурга повтора. Он искал формулу нормирования уникального, вводя для этого внутрь пары "творчество – репродукция" промежуточный термин, названный им "творчество репродукции". Решению этого вопроса посвящено произведение "Искусство и наука", написанное еще в 1968 г. В полном виде культурологические проблемы в нем не представлены: работа эта – момент в эволюции взглядов самого Михаила Константиновича. Но в ней очевидна завязь многих последующих произведений М.К. Петрова.
Михаил Константинович подхватил кочующие в 60-е годы по аудиториям строки "Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне" и попытался показать истоки конфликта, при котором наука в определенное время получила приоритет перед прочими видами творчества. С точки зрения М.К.Петрова, конфликт этот надуман, и надуманность происходит от забвения природы творчества вообще и состава канонов отдельных его видов, в частности – науки, которую в силу ее некорректного отождествления с репродукцией, т.е. с биосоциальной деятельностью по передаче знания, подверженной действиям независимых от человека законов, настойчиво призывают гуманизироваться, будто можно гуманизировать то, что со времен Аристотеля осмыслено как действующее за скобками человеческой индивидуальности в рамках автоматического, механического повтора.
Это впечатление было порождено ситуацией XVIII в., когда, по утверждению М.К.Петрова, начал действовать новый механизм обновления репродукции, основанный не на постепенной эволюции устоявшихся навыков и профессий, а на замене их другими, прежде небывалыми, возникшими на базе новых технологий. Казавшиеся вечными традиции обнаружили свою конечность. Это обстоятельство, усугубленное идеей тождества субъекта и объекта, привело к растворению понятия "репродукция" в понятиях деятельности, мышления, опыта и – творчества. Категориальная неразличимость репродукции и творчества способствовала тому, что автоматическая репродуктивная деятельность обрела видимость законодателя бытия.