Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию
Шрифт:
– Если они увидят тебя на дереве, утром тебе задницу измочалят по-настоящему, - предупредил Петер.
Они сделали большой крюк, проползли по высохшему картофельному полю, вспугнули в борозде зайца. Больше ничего. Венкши нигде не было.
На следующее утро перед началом школы они стояли в передней возле большого шкафа с набивными мячами. Петер рассказывал, как вчера Венкша и Буби скрылись в осоке. Наверное, легли. Ну ясно, слиплись, как лягушки в пруду. Герман синим карандашом нарисовал на дверце шкафа сердце со стрелой и печатными буквами приписал: ЭРИКА р БУБИ.
На первом уроке все прошло хорошо. Но на перемене Венкша увидела дверцу шкафа. Так, теперь началось. Что она будет делать? Упадет в обморок? Убежит? Заплачет? Возьмет трость и будет лупить?.. Она позвала
– Старая свинья!
– крикнул Герман, повернулся, завернул за угол дома и побежал. А куда собственно?
Венкша велела поймать Германа. Но никто не послушался, даже Буби Хельмих. Все застыли как каменные, наблюдая за спектаклем, подобного которому в Йокенен не было еще никогда. Вплоть до своей комнаты Венкша сохраняла самообладание, но наверху в мансарде сломалась. Клозе стояла на лестнице и слушала, как она всхлипывает. "Вот чем это кончается", - думала она. На школьном дворе дети час за часом играли с большим мячом, пока Клозе не отправила их домой.
Герман побежал в парк. Заметив, что за ним никто не гонится, он пошел медленнее, нашел тропинку, по которой вчера гуляли Венкша и Буби. В конце дорожки он нашел место, где они лежали. Ого, как перепутана трава! Герман сел на корень дерева, прислонился головой к стволу и стал смотреть на повисшие над деревьями парка белые облака. Он ничего не хотел больше ни видеть, ни слышать. Пусть теперь налетят на Йокенен вражеские самолеты и все превратят в руины и пепел.
Пошли ли его искать? Конечно. Отец, мать, дядя Франц, Петер, может быть, даже Венкша. Герман набрал веток и полусгнивших листьев, нашел трухлявую садовую дверь, прислонил ее к дереву, забросал листьями и травой. Получилось настоящее убежище, в нем можно было отсидеться даже в дождь. Как тихо было в парке. Дятел монотонно стучал по коре дерева. Во дворе замка лаяли охотничьи собаки, которым принесли корм. Петер-то придет, наверняка.
Петер пришел. Уже под вечер. Принес и продовольствие: надерганную в огороде поместья морковку.
– Школы больше не будет, с Венкшей покончено, - сообщил Петер.
Герман объявил, что он не хочет идти домой, а будет спать здесь, под трухлявой дверью в парке.
– Тогда уж лучше в нашем свинарнике, - заметил Петер.
О свинарнике Ашмонайтов Герман и слышать не хотел. Нет, он останется здесь. А попозже пусть Петер принесет еще чего-нибудь поесть.
Петер смылся вовремя - по парку уже бегала Марта. Она то и дело звала Германа, остановила и Петера, столкнувшись с ним у большой груши. Но Петер ничего не знал. Он даже по ее просьбе пошел вместе с ней и усердно занимался поисками. Разумеется, все время в другой стороне. Они искали где угодно: вокруг огорода, возле манежа, среди могил - но только не в высокой траве. Герман смотрел через щели старой двери, один раз даже видел мать очень близко, но потом она опять отошла. Он не испытывал никакого сочувствия, по-прежнему хотел, чтобы какая-нибудь бомба стерла Йокенен с лица земли, и прежде всего школу с ее дополнительными занятиями, пружинными матрацами и прочим, что к этому относилось.
К вечеру дело стало принимать другой оборот. В сумерках все изменилось, деревья парка стали казаться больше и таинственнее, гниющая листва более черной и вонючей. К тому же становилось прохладно. Тем временем в домах загорались керосиновые коптилки и от кухонных печей струился нагретый
Пока темнота еще не совсем накрыла парк, Герман выскользнул из своего убежища. Пересек дорогу, идущую на Скандлак, прошел вдоль аккуратных рядов свекольного поля, постоял некоторое время в размышлении возле полевого сарая. Сарай, конечно, был хорошим и удобным укрытием, но он был слишком уж близко к скрытому в тумане болотному лесу, из которого, как из ведьминой кухни, поднимались влажные испарения. Герман перелез через колючую проволоку в поскотину дяди Франца, где на него, жуя свою жвачку, уставились коровы. Он немного поболтался возле лошадей, погладил Зайца, который доверчиво проводил его до самого забора. А что если сейчас взять и укатить на Зайце? Но куда? Кроме Йокенен, Герман ничего не знал. Он устроился отдохнуть на копне соломы за сараем. Он не старался очень-то прятаться, так что поляк Антон, вышедший за соломой для коровника, обнаружил его сразу же. Герман вяло попытался бежать, но добрался только до ограды. Руки Антона замкнулись на его запястьях как тиски.
– Платье учительницы совсем капу-у-т!
– закричал Антон.
– Вся деревня над этим смеется.
Похоже, что Антону вся история казалась довольно забавной, почти как маленький геройский поступок. Он доставил Германа домой.
– Нашел маленького дезертира, - смеялся Антон, когда Марта открыла дверь.
Герман спрятал свое лицо в передник матери. Он чувствовал ее шершавые, теплые руки на своей голове, и уже не слушал, о чем говорили Марта и Антон. Через редкую ткань передника был виден оранжевый свет керосиновой лампы на кухне. Ему не нужно было мыть руки, раздеваться. Домашних уроков не было. Марта пододвинула кухонную табуретку, налила в тарелку горячий молочный суп. Герман только теперь заметил, что в углу сидит Хайнрих и курит после ужина свою трубочку. Герман не поднимал глаз от тарелки, но чувствовал, что отец стоит позади него в дверях. Отец постоял там некоторое время (не меньше десяти ложек молочного супа), а потом, ни слова не говоря, сел рядом с Германом.
Марта принесла хлеб с колбасой.
Теперь должно было случиться что-нибудь страшное. Может быть, Штепутат разобьет ударом грома кухонный стол или схватит кочергу. Но ничего не произошло. Ни слова упрека. Марта вытащила из его свитера репейник.
– Петер принес твои учебники, - сказала она.
– Ты налила Антону рюмку?
– спросил Штепутат. Марта, разволновавшись, забыла, но обещала не остаться в долгу.
– Итальянцы предали нас, - сказал мазур Хайнрих.
– Сегодня передавали в новостях.
Герман в первый раз поднял глаза.
– Ударили нам в спину, эти итальянцы, подлюги.
– Это плохо, папа?
– спросил Герман.
– Ну, итальянцы это не так уж важно, - заметил Штепутат.
– В прошлой войне они поступили точно так же, - не успокаивался Хайнрих.
Да, итальянцы спасли весь вечер. Это Гитлеру не понравится. Просто перейти к противнику. Он им за это покажет!
И никто не думал об Эрике Венк. Два дня она была больной, потом начались летние каникулы. После них она не вернулась. В школьном совете в Растенбурге была конференция, решившая все вопросы. Ясно, что женщины в учителя не годятся. Жизнь показала. Но где же в это истребляющее мужчин время найти подходящих учителей? Все толстые, горбатые, старые, хромые уже сидели за учительскими столами. На долю Йокенен опять досталась женщина, но постарше, разумнее, без косметики, женщина, у которой виднелись усики над верхней губой.
А Буби Хельмих? Он теперь мазал свои волосы ради рано созревшей девчонки из Берлина, приехавшей вместе с эвакуированными в Йокенен. Ее черные как смоль волосы, стриженные под мальчика, затмевали всех деревенских блондинок с длинными косами. Ее дразнили Калабрия. Это слово часто произносилось в то время в сообщениях вермахта. Да и смуглая она была, точь-в-точь как девушки из Калабрии.
На велосипеде к фюреру! Герман пытался уговорить Петера, но тот не испытывал особого желания.
– Они нас и не подпустят, - говорил он.