Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

Зурмински Арно

Так думала Эльза Беренд, не ведая о подлинных директивах о порядке награждения в вооруженных силах Германии. После Железного креста первой степени идет сначала Рыцарский крест Железного креста, потом Рыцарский крест с дубовыми листьями, Рыцарский крест с дубовыми листьями и мечами, наконец Рыцарский крест с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами (сколько нужно убить, чтобы получить такой крест?) и потом Большой крест Рыцарского креста. Конечно, иногда получалось и не по порядку. Некоторые начинали с деревянного креста и потом награждались металлическими. Некоторые вообще не получали деревянного креста, выигрывали, как в рулетку, подряд металлические кресты вплоть до дубовых листьев, вдобавок медаль за взятие Крыма, нашивку за ранение,

орден за обморожение, застежку за рукопашный бой... Но потом этот ряд вдруг все же завершался простым деревянным крестом.

Штепутат подвел Эльзу к большой карте России с красными флажками. В средней части Орел. Где-то здесь. Там в размокшем от осенних дождей блиндаже лежал Хайнрих Беренд и радовался своему железному кресту первой степени. Эльза немного успокоилась, найдя на карте название Орел и увидев, где приблизительно находится ее муж.

– А скажите честно, мастер Штепутат, - сказала Эльза.
– Трех лет войны ведь достаточно.

– Война четырнадцатого-восемнадцатого года была еще дольше, - пытался успокоить ее Штепутат.
– Нам нельзя останавливаться раньше времени, как в тот раз.

В то время как Эльза осматривала окрестности Орла, маленькая девочка, держась за юбку матери, играла с красными флажками внизу на южном фронте. Она смела весь выступ фронта у Сталинграда, оставив большой бесфлажковый пробел. Почистила она и на Кавказе, сократив немецкий фронт до Ростова, зато взяла в пользу немцев Астрахань.

– Может быть, скоро дадут отпуск, - заметил Штепутат.

Эльза покачала головой.

– Старая Вовериша говорит, что эта зима будет особенно плохая. Много убитых будет этой зимой.

– Это все предрассудки, - засмеялся Штепутат.
– Вовериша всегда предсказывает конец света.

– В Майстерфельде у одной женщины открылась дверь в кухне, когда ее муж умер в России. А в Янкенвальде ночью постучали в окошко. На улице никого не было, и утром не нашли никаких следов под окном. Через две недели пришла похоронка из России.

Эльза пошла домой еще до того, как стемнело. Темноты уже стали бояться. По земле бродили души, возвращались из России и стучали в окна, за которыми спал немецкий народ. В Колькайме сын объявился у своей матери и сорвал со стены спальной детскую фотографию. Души бродили. Долгими ночами. Особенно по деревням. Там блуждающим душам не мешал электрический свет, освещение улиц. Вольфсхагенский лес начинался сразу за полями. Они выходили оттуда, из темноты. Призраки неслись по небу вместе с завывающим ветром. Куда брела немецкая душа? От Чудского озера в Инстербург. А старая Вовериша кричала вслед каждому, кто проходил мимо ее одинокого дома на опушке леса: "Пожар! Пожар!" При этом она поднимала руки в сторону востока, скрестив пальцы перед глазами, и смотрела через эту костистую решетку, как будто видела вдали море огня.

– Если она не остановится, ее еще посадят, - сказал Штепутат.

Начинающаяся темнота, таинственный страх, видения большого пожара пугали только старших, которые и всегда были скептиками. А йокенская молодежь учила у Венкши:

Даже если мы погибнем,

Германия будет жить!

Днем все выглядело веселее. Бабье лето развешивало свою паутину всюду от сжатых полей поместья до сада Штепутата, куда свой последний сбор приносили пчелы. Над Йокенен кружились вороны и журавли, и еще ни одной бомбы не упало из этого ясного неба на Восточную Пруссию. Пожары, которые чудились Воверише, бушевали в других мирах.

На стене школы был наклеен плакат: "Германские наездники". Разъезжавшая по деревням кинопередвижка Кушке собиралась показывать этот фильм в мариентальском трактире (два сеанса в среду, первый для детей). Венкша хвалила картину взахлеб. Этот фильм должен посмотреть каждый немецкий юноша и девушка. Цена билета: пятьдесят пфеннигов. Герман получил от отца полмарки без труда, у Петера дело заело. К матери он мог даже не подходить: у нее и так ничего не

оставалось, чтобы еще платить за кино. Несколько дней Петер боролся с искушением проверить, нет ли пятидесяти пфеннигов в мундире часового Йегера, который иногда ночевал у его матери. Но потом ему пришло в голову кое-что получше.

– Бабушка, у тебя есть полмарки?

– Ты, бессовестный, опять хочешь купить леденцы, - рассердилась слепая бабушка.

– Да, леденцы, - соврал Петер. Он не мог объяснить бабушке про "Германских наездников", этого ей не понять. Пусть уж лучше леденцы.

– Но ведь война, мальчик! Всем нужно экономить. Копи всегда, еще придет нужда. Вас этому в школе не учили?

Когда в среду Герман зашел за Петером, пятидесяти пфеннигов еще не было. Но Петер их достанет, не беспокойтесь. Они сидели, повесив головы, под кухонным окном среди подсолнухов и ждали. Услышав глубокое дыхание спящей бабушки, Петер перелез через подоконник в кухню. Подошел на цыпочках к кровати.

– Кто здесь?
– вдруг закричала бабушка.

Петер присел возле ее кровати, смотрел, как она снова закрыла свои пустые глаза, пытаясь заснуть. Спи, бабушка, спи! Петер терпеливо ждал. Считал красные квадратики на покрывале, пытался прогнать мух, чтобы они не мешали бабушке засыпать. Неожиданно она вытянула свою сухую руку и почти коснулась Петера.

"Германские наездники". Йокенские дети собирались в школе, чтобы вместе маршировать в Мариенталь. А у Петера Ашмонайта еще не было пятидесяти пфеннигов. Он положил руку на одеяло. Посмотрим, почувствует ли слепая бабушка. Нет, не пошевелилась. Куда теперь двигать рукой? Под простыню? Нет, глубже! Петер боялся, что его ищущая рука может коснуться высохшего тела. Или под соломенный тюфяк? Пальцы скользили по влажному, заплесневевшему материалу, из которого торчали раскрошившиеся соломины. Поближе к голове. Под подголовником, набитым морской травой. Да, там что-то было. Зачем старой бабушке деньги? В это время все равно ведь ничего на них не купишь. А еды Петер добывал достаточно, и рыбу и вообще, хватало и слепой бабушке.

В морской траве были деньги. Бумажных не было, только монеты. Большие и маленькие, новые и старые, в тряпочном мешочке вроде кисета, в каких работники поместья держали нарезанный самосад. Рука Петера нащупала холодные кружочки металла, схватила одну крупную монету, чтобы не дребезжать мелочью и не разбудить бабушку. Большой монеты должно хватить. Скорей ее в карман и через окно на улицу.

"Германские наездники". Плакаты висели во всех окнах мариентальского трактира, а дети стояли в очереди, извивающейся от самого шоссе. Ровно в половине четвертого передвижка Кушке открыла кассу. За поставленным прямо на улице столом сидел маленький толстый человек и сбрасывал монету за монетой в большой таз. В обмен он отрывал от рулона входные билеты и двигал их через стол, под которым дремала старая черная кошка, косясь гноящимися глазами на проходящие мимо детские ноги. Петер положил на стол свою монету. Она была довольно тяжелая и выглядела не так, как куча гривенников в тазу. Жирные руки замерли. Они взвешивали золотую монету в двадцать марок еще кайзеровских времен. Человек взглянул на Петера. Ухмыльнулся, не то с сочувствием, не то злорадно. Поколебался одно мгновение, потом резким движением втиснул в протянутую руку Петера входной билет.

– Откуда она у тебя?
– спросил толстый.

– А сдачи не будет?
– осведомился Петер.

Человек покачал головой.

– Эти деньги уже не имеют цены, но я тебя, так и быть, пропущу.

"Германские наездники". Как трепетно бились маленькие сердца в надежде на немецкую победу, как были они влюблены в немецких лошадей и немецких героев. После этого фильма, куда бы ни трусили рысцой по лугам и картофельным полям йокенские рабочие лошади, они скакали к победе Германии. Восторга, вызванного этой картиной в Германии, хватило, чтобы на несколько месяцев продлить вторую мировую войну.