Юдаизм. Сахарна
Шрифт:
Бытие, 17, 1. «Я — Бог всемогущий; ходи передо Мною и будь непорочен»;
Ст. 2. «И поставлю завет между Мною и тобою, и весьма, весьма размножу тебя».
Ст. 3. «И пал Авраам налицо свое. Бог продолжал говорить с ним и сказал»:
Ст. 4. «Я — вот завет Мой с тобою: ты будешь отцом множества народов»,
Ст. 5. «И не будешь более называться Аврамом, но будет тебе имя Авра-ам, ибо Я сделаю тебя отцом множества народов»;
Ст. 6. «И весьма, весьма размножу тебя, и произведу от тебя народы, и цари произойдут от тебя»;
Ст. 7. «И поставлю завет Мой между Мною и тобою и между потомками твоими после тебя в роды их, завет вечный в том, что Я буду Богом твоим и потомков твоих после тебя»;
Ст. 8. «И дам тебе и потомкам твоим после тебя землю, по которой ты странствуешь, всю землю Ханаанскую во владение вечное; и буду им Богом».
Ст. 9. «И сказал Бог Аврааму: ты же соблюди завет Мой, ты и потомки твои
Ст. 10. «Сей есть завет Мой, который соблюдайте между Мною и вами и между потомками твоими после тебя, в роды их: да будет у вас обрезан весь мужской пол».
До того очевидно из сложения речи этой, что тайна «завета» есть собственно «тайна чадородия» в смысле связуемости в этой тайне человека с Богом. «Ты - будь угоден Мне; Я — помогу тебе: но одно и другое в брызге бытия человеческого, в дыхании» этого брызга. Теперь была самая страшная опасность, что при этом до известной степени открытии человеку живого, дышащего храма, где они связуются, человек не загрубил бы, не засорил, не засквернил храма. Моисей, через создание «субботы» устранил это, т. е. он докончил обрезание и укрепил его, оградив оградою не переступаемою (не переступаемою! в этом — вся задача) таинственный миг. Ни из него ничего наружу, ни снаружи ничего в него. Ни соринки, и ни в один миг субботы. Отсюда строгости кажущиеся, не нужные, но только кажущиеся в Талмуде.
«Кто осквернит ее — тот да будет предан смерти» — указано наказание, а где же предостережение? — В стихе (Исх. 20, 10): «а день седьмый суббота — Господу Богу твоему: не делай в оный никакого дела». Но в этих стихах имеем наказание и предостережение относительно дневной работы, где же наказание и предостережение относительно работы ночной, совершаемой в ночь на субботу? В стихе: «кто осквернит ее, тот да будет предан смерти». Здесь указано на ночную работу (NB: т.е., что центр субботы — ночь на субботу); где же предостережение относительно такой работы? В стихе Исх. 20, 10: «а день седьмый суббота - Господу Богу твоему»; «здесь лишнее слово «суббота» имеет целью ввести в закон предостережение о ночи»; так полагает р. Иосе, сын р. Иосии. Равви Иуда, сын Бетеры, говорит: когда язычники окружили землю Израильскую, то евреи поневоле нарушили субботу, и вот для того, чтобы Израиль не говорил: «так как мы уже нарушили часть субботы, то нарушим всю субботу», для этого сказано: «кто осквернит ее — тот будет предан смерти»; даже за осквернение одного мгновения полагается смертная казнь». (Мишна, отдел Моэд, трактат Шаббаш.) Да и в самом деле: ведь совершенно поразительно, что суббота начинается с вечера, а вовсе не с утра, с рассвета, и до последней степени очевидно, что вечернее на дому празднование есть литургийное введение в ночь, на которую и падает суть субботы. Пану Данилу было почему припомнить «черную жидовскую лапшу», а равви средневековому сказать: «мы — дети Божии, вы — сыны диавола». В самом деле, ночь у нас?., вот уж не праздник! Разумеется! Мы — дневной народ; иудеи — ночной.
Но до чего все связано в юдаизме, видно из того, что мысль субботы как бы вошла в темп творения мира.
...«И был вечер и было утро — день первый» (Бытие, 1). День второй, третий... шестой и, наконец, седьмой — то же, конечно, вечер, утро. Замечательно, что ночь вовсе не названа, хотя говорится о первом космическом дне, как сроке и продолжительности времени. Опять тут аналогии вечному инстинкту субъективизма и интимности — главною ни называть, ни изображать. «Вечер» и «утро»: среди них — безмолвие. Есть заря, утренняя и вечерняя: солнце увидит тот, кому оно нужно.
Еще заметка: мир, по талмудическому преданию, был создан весною, а сотворение Адама — в пятницу 1-го марта. «Мы созданы вчера, в шестой день: сегодня, в седьмой, мы ответно создаем Богу». Создание мира Богом и рождение каждого человека отцом и матерью связывается в один узел. До чего это постижимо: какой камень неразбиваемый — весь юдаизм! От него нельзя отщипнуть крошечки, чтобы не развалился он весь; но он развалится — мир развалится:
«Если храм Сераписа развалится, мир не удержится», — говорили жители Мемфиса, знавшие тайны свои мемфисские жрецы. Стены дрожали под римскими осадными машинами. Во дворе храма пальмы качали свои ветки: каждая ветка — «храм Сераписа», «все живое — храм Сераписа». «Серапис — живой». Жизнь — Душа. Душа преобразует Хаос в Космос, как красоту и мысль. Апостол, имевший зрительное впечатление
V
В моих руках интересная рукописная книга: «Автобиография православного еврея. С приложением: Букет, или перевод талмудических рассказов, анекдотов и легенд; таковых же и других еврейских авторитетных книг, — сочинение Семена Ильича Цейхенштейна», в лист формата, страниц 296—192, написанная евреем, перешедшим в православие в 40—50-х годах, исполненная ума и наблюдательности, и написанная по совету местных епархиальных астраханских владык Хрисанфа и Феогноста. Автор подробно рассказывает житье-бытье своих родителей; и вообще тут много быта и подробностей, осуждаемых автором, но рассказываемых им, местами вызывающих негодование, или смех, но не утаиваемых. Автор болит душой; нельзя не почувствовать, что это глубоко несчастный, запутавшийся душою человек, не понявший обоих морей, в которых он плыл в разные половины своей жизни. Так как книга эта, вероятно, никогда не увидит свет печати, то, по братству человеческому, не можем отказать себе в удовольствии привести здесь одну (187—188) страницу, как-то попутно вырвавшуюся у него о себе, о русских евреях.
«Нет, родные, дорогие мои, русские люди! Уверяю вас, что крещеный еврей — не жид, и жидом не может быть уже. Он, крещеный еврей этот, есть именно тот евангельский христианин, который, чтобы следовать за Христом, оставляет отца, мать, братьев, сестер и всех родных и вслед за Ним несет на себе (sic) свой тяжелый крест. «Тяжелый крест»... именно: тяжелый, как тяжелее не может быть.
Бывшие его единоверцы, евреи, ненавидят его до глубины души, как проклятого отступника, мешумеда, и, если бы от них зависело, закидали бы его камнями (NB: «Мы — Божии, он теперь — дитя сатаны»). Те же, к которым он так душевно, радостно примкнул, ожидая от них братского приема и христианской, родственной любви, люди русские — пренебрегают им, презирают его, сравнивая с собакой с отрубленным хвостом, и при всяком, удобном или неудобном, случае посылают по адресу его позорное слово: жид. И везде, везде он слышит за собой эту позорную кличку, на улице ли, на базаре ли, дома ли, в гостях ли: жид, жид и жид (NB: «Мы — дети Божии, он — бывшее дитя сатаны»). Даже в Божием храме, когда он стоит в толпе молящихся и благоговейно слушает слово клира, он позади себя слышит щемящий сердце зловещий шопот: это — жид крещеный».
«И одно только утешение этому крещеному жиду, когда он устремляет томный, грустный взор свой на лик Спасителя: - Ты, Господи, видишь, - шепчет он про себя (sic), — как я страдаю за Тебя и ношу свой крест, следуя за Тобою. — Помяни мя, Господи, егда приидеши во царствии Твоем».
Выразительно. Беру другую книгу: — «Замужество Ревекки», прекрасный этнографический очерк известного автора книги «Среди евреев», г. Литвина. Мы сейчас войдем в цикл «омовений» — того, за что по Талмуду (см. выше) евреи более полагали души свои, нежели за Храм и Иерусалим. Тут я расхожусь с Цейхенштейном и Литвиным, и где они хотели бы смеяться — цитирую более чем сосредоточенно:
«Едва ли вы, русские, — рассказывает Цейхенштейн (и согласно с ним Литвин), — имеете понятие об еврейской знаменитой микве, составляющей религиозную необходимость, как для мужчин по пятницам и другим канунам годовых праздников (NB: которые все, значит, имеют темп и дух: субботы), так и для женщин после ныды, т.е. после периода месячного очищения, без которой — этой пресловутой миквы — муж не вправе приближаться к жене для сношений...». Следовательно, мы микву прямо можем рассматривать, как очищающее и разрешающее сношения омовение, или, пожалуй, — как освящение водою на сношения. Литвин замечает, что евреи зовут ее «святою миквою», что очень нужно помнить, и подробно описывать принудительное погружение в нее ребенка Ревекки в вечер перед замужеством. Судя по отвращению и удивлению Ревекки, можно думать, что если бы случилась в еврействе (кажется, таких нет) старая девушка, она не вправе была бы погружаться в микву, так как ей не перед чем это делать, не на что разрешаться и освящаться.