Юг в огне
Шрифт:
Вправо от дороги из груды обожженного кирпича и гловешек сиротливо торчали закопченные печные трубы. По пепелищу бродили одичавшие собаки.
"Наверно, тут стояла веселая деревушка, - с грустью думал Прохор.
– А вот война разрушила ее, жителей разогнала бродить по свету".
Гнали группу пленных австрийцев в серо-голубых шинелях. Австрийцы, зябко съежившись, втянув шеи в поднятые воротники, шли медленно, не поднимая глаз. Впереди шагал длинный офицер в кепи с землистым печальным лицом.
– Эй, австрияки!
– не
– Война капут!
– отозвалось два-три голоса из рядов пленных.
– Плэн карош!..
– Ишь, черти, - обернувшись, засмеялся Шурыгин.
– Теперь им и плен хорош стал. А вот четвертый год воюют, проклятые, а не думали об этом.
– Я тебе, Ермаков, завидую, что побывал дома, - вздохнул Востропятов.
– Я так и полетел бы туда. Заскучал по детишкам. У меня ведь их трое... Второй год уже не был дома.
– Что ж не попросишься в отпуск?
– Просился у командира сотни, - уныло сказал вахмистр.
– Он и отказывать не отказывает - и пускать не пускает... Говорит, подожди немножко... А чего ждать, черти его знают.
– Помолчав, он попросил Прохора: - Ты, Ермаков, вроде теперь наше избранное начальство. Может, намекнул бы командиру сотни насчет меня, а?..
– Ладно, - пообещал тот.
– Знаешь, как меня выручил бы, - обрадованный этой возможностью проговорил вахмистр.
– Магарыч бы хороший поставил.
– Без магарыча поговорю.
Впереди, во мглистой дали, заглушенно загромыхали орудия.
– Слышишь, урядник?
– обернувшись, подмигнул Шурыгин Прохору. Небось, от этой музыки уже отвык?
– Отвык, - вздохнул Прохор.
– Не слыхать бы ее вовек.
И чем ближе подъезжали к фронту, тем явственнее и отчетливее становился гром пушек.
У Прохора тоскливо защемило сердце: опять война... смерть... кровь... Опять то же, что он испытывал уже в течение трех лет. Как будто никогда и не было этого короткого отпуска, когда он полной грудью вдохнул в себя такой желанный запах мирной жизни. Да и в самом деле, был ли он в отпуске дома? Может быть, это был только сон?..
* * *
Прохор представился командиру сотни, есаулу Коневу. Наступила будничная тоскливая фронтовая жизнь.
Потекли дни и ночи, заполненные военными заботами и треволнениями. Ездили в разведку, дежурили у штабов высшего командования, выполняли обязанности связных между воинскими соединениями. Иногда происходили схватки с противником. Длинными вечерами до одури бились в карты в блиндажах, до тошноты курили и врали до виртуозности, хвастаясь мнимыми фантастическими подвигами, в которые никто не верил. Изредка, раздобыв спирту, напивались до бесчувствия.
В грязи и сырости, неделями не раздеваясь и не скидая сапог, жили казаки беспокойной жизнью, проклиная войну. Жили только мечтами и надеждой: а вдруг все-таки наступит такой благодатный день, когда весь этот кошмар развеется, как дым...
Но пока еще никаких признаков конца войны не
Наоборот, среди казаков и солдат ходили упорные слухи о том, что высшее командование, по примеру прошлогоднего Брусиловского прорыва, готовило новый план стремительного наступления на австрийцев с намерением во что бы то ни стало сломить сопротивление упорного противника, преодолеть скалистые хребты Карпат и, ворвавшись в Венгрию, зайти в тыл германской армии.
И, видимо, слухи эти имели основания. На фронт приходило все новое и новое пополнение. Подвозились из глубин России снаряжение, орудия, снаряды.
Но солдаты и казаки плохо верили в успех наступления. Настроение в армии было далеко не воинственное. Войска устали. Война осточертела. Солдатская душа истосковалась по мирной жизни, по семьям, по труду...
Однажды в предвечерний час Прохор пошел на заседание полкового комитета в штаб, разместившийся в покинутом помещичьем имении.
Стояла сырая тишина, промозглая, туманная. Остро пахло прелью прошлогодних трав. На позициях было затишье. Лишь изредка слышались одиночные винтовочные выстрелы.
Прохор вышел на шоссе. На телеграфных проводах сидели нахохлившиеся галки и равнодушно смотрели на редких прохожих.
Раздумывая, где лучше пройти к штабу, Прохор на мгновение остановился. Можно было идти по залитому жидкой грязью шоссе, а можно и короче, если сейчас же свернуть вправо, через лесок и мелкий овражек. "Пойду через лесок", - решил он и, перепрыгнув через канаву, полную воды, пошел в лес.
В лесу туман был гуще. Как клочья грязной ваты, он висел на оголенных рогатинах ветвей.
Утопая по щиколотку в вязкой грязи, едва вытаскивая ноги, он медленно шел, поругивая себя мысленно, что решился здесь идти.
Вдруг до него донеслись голоса. Он остановился и прислушался. Впереди, за кустарниками, кто-то громко и горячо говорил:
– Нет, товарищи, в нас вся сила. Именно в нас!.. Мы - армия! Наш голос - это оружье. Товарищ Ленин в своих Апрельских тезисах прямо говорит, что при правительстве Львова и всей его компании Россия продолжает вести грабительскую империалистическую войну в силу капиталистического характера этого правительства...
– Ну, это-то понятно, - перебил голос, показавшийся Прохору знакомым.
– Вы нам скажите прямо, товарищ, как Ленин и большевики относятся к войне?
– Товарищ Ленин и все мы, большевики, против продолжения войны, за немедленный мир.
– Вот это дело!
– удовлетворенно воскликнул знакомый голос, и теперь Прохор понял, что этот голос принадлежал вахмистру Востропятову. Товарищ, - попросил вахмистр, - расскажите нам поподробнее о товарище Ленине. Нам бы желательно послушать.
Прохор уже несколько раз до этого слышал в разговорах упоминание о Ленине, но кто он, этот Ленин, он не знал. Он подвинулся ближе, чтобы послушать, что будут говорить о Ленине. Под ногой хрустнула ветка.