Юг в огне
Шрифт:
В городском саду, как и всюду, было много народу, и им не сразу удалось разыскать в отдаленной аллее свободную скамейку.
Они долго сидели молча. Пахло распускающимися цветами, сочной травой. Луч закатного солнца играл с верхушкой акации, зажигая ее багрянцем. Табунок кудрявых, как барашки, легких золотисто-розовых облачков мирно плыл в чистом голубом небе.
Вечер уже бросал свои мягкие тени. Где-то играл духовой оркестр. Доносились заглушенные голоса. А здесь, на этой затерянной, заросшей густыми кустарниками аллейке было тихо и покойно. Лишь
– Как хорошо!
– воскликнула Марина.
– Я даже и не подозревала, что здесь есть такие прелестные места.
– Да, - согласился Виктор.
– Здесь хорошо. Я люблю тут сидеть и мечтать.
– Вы любите мечтать?
– спросила Марина, живо взглянув на него.
– Я мечтатель, - усмехнулся Виктор.
– И это вполне понятно почему. Я ведь рос в станице, в степи... А степь, думается мне, располагает к мечтанию.
– Вы не поэт?
– Нет, - покачал он головой.
– Стихи не особенно люблю. Прозу люблю... На писателей, пишущих прозу, смотрю, как на богов...
– Да, - раздумчиво протянула Марина.
– Писатель - это какой-то необычный человек... Иногда читаешь какую-нибудь интересную книгу, и она так тебя увлечет, что ты забываешь обо всем... Ты и плачешь и смеешься, страдаешь вместе с героями...
– Она помолчала.
– Как мне хотелось бы одним глазком взглянуть на живого писателя!
– А я видел, - проговорил Виктор.
– Когда я лежал раненый в Петрограде, к нам в госпиталь приходил писатель Алексей Толстой... Слышали про такого?
– Слышала. А зачем он приходил в госпиталь?
– Там у него знакомый вольноопределяющийся лежал... Он ему конфеты, печенье и книги приносил... Я тоже читал его книги.
– Счастливый вы человек!
– вздохнула Марина.
– А я стихи пробовала писать.
– Стихи?
– оживился он.
– Вот так?.. Прочтете мне?
– Так вы же не любите стихов.
– Нет, ваши я люблю, - вырвалось у него, и он смущенно усмехнулся.
Марина внимательно посмотрела на него и ничего не сказала.
Помолчав, она проговорила:
– Как время быстро летит... Как будто совсем недавно я поступала в гимназию, а вот уже совершенно незаметно я ее кончаю... А это значит, что я уже стану взрослой.
– К родителям поедете после гимназии?
– спросил Виктор.
– Или будете куда-нибудь устраиваться работать?
– Знаете, Виктор, я очень люблю медицину. Мне хотелось бы стать фельдшерицей, акушеркой или... быть может, даже и врачом...
– Ну, и за чем же дело стало?
– Дело, конечно, за мной, - ответила Марина.
– Свою мечту я обязательно осуществлю... Вот сейчас я узнала - в Ростове есть медицинский факультет. Скоро будет производиться в него набор курсисток... Вот я и хочу попробовать туда устроиться.
– Хорошее дело, - одобрил Виктор.
– Я тоже очень хочу учиться. Как только демобилизуюсь, буду куда-нибудь определяться на учебу, хотя меня больше тянет к литературе.
На
– Уже поздно, - проговорила Марина.
– Надо идти...
– Подождите, Марина, - с трепетом сказал Виктор.
– Я... хочу вам что-то сказать...
Марина искоса внимательно посмотрела на него.
– Хорошо, - сказала она.
– Я посижу еще немного.
Но Виктор молчал, не решаясь с ней заговорить.
– Вы хотите мне что-то сказать?
– опустив глаза, спросила она.
– Да...
– тихо произнес он.
– Но... как об этом сказать вам, я не знаю... Я не знаю, как вы отнесетесь к этому. Ну, понимаете ли, Марина, вы мне нравитесь, - выпалил он вдруг и похолодел от своей смелости. "Боже мой!
– чувствуя, как у него часто забилось сердце, подумал он огорченно. Что я наделал?" Ему хотелось сорваться со скамьи и бежать от Марины, чтобы не испытывать стыда от совершенного поступка.
Девушка тоненько засмеялась в смущении и взглянула на него своими большими лучистыми глазами.
– Витенька, - прошептала она, закрывая лицо руками, - ведь вы мне тоже очень, очень нравитесь... Неужели вам это не понятно?..
VIII
В начале августа Атаманский полк неожиданно был снят с австрийского фронта и переброшен под Гомель. Казаков расквартировали по крестьянским хатам в небольшой деревушке Дуньково. Среди казаков эта переброска вызывала недоумение и оживленные разговоры. И когда они обращались к офицерам с просьбой объяснить, зачем их перебросили в эту деревню, те отвечали, что полк-де переброшен сюда на отдых.
Но этому никто не верил по многим признакам, которые не могли ускользнуть от внимательного глаза, было видно, что полк готовился к выступлению. Но куда и зачем - никто не знал.
Однажды Прохор Ермаков, живший на окраине деревни в хате одного крестьянина, вывел из хлева своего коня и стал его чистить щеткой и скребницей.
Было прозрачное прохладное утро. Только что Прошел небольшой дождь. С неумолчной болтовней в обмытом воздухе метались воробьиные стаи. Дождевые капли искрами вспыхивали на ветвях деревьев. Конь не стоял на месте: то бил копытом землю, то пытался взвиться на дыбы.
Прохор успокаивал его:
– Не дури, Васька, не дури! На-ка вот тебе, - сунул он в рот лошади кусок сахара.
Лошадь с удовольствием захрустела зубами.
– Сладкоежка ты у меня, - любовно похлопал Прохор по ее атласной, горячей шее.
Съев сахар, лошадь потянулась бархатистыми губами к уху Прохора, как бы решив попробовать его - вкусное ли оно.
– Ну, ты!
– смеясь, отстранился Прохор.
– Еще откусишь.
– А что ж, - отозвался хозяин, пожилой крестьянин, с длинными запорожскими седыми усами, отесывая топором оглоблю.
– Мне однажды мой конь откусил палец... Поглядите!
– показал он согнутый палец.