Юг в огне
Шрифт:
– Атаманом?
– усмехнулся Прохор.
– Поглядим... Придется тут, видно, порядочки навести... Да вот, горе мое, рана еще не зажила...
– Как же это тебя солдат-то ранил, а?
– Нечаянно. Рана пустяковая... Говорить о ней особенно нечего...
– Ну, ладно, племянник, успеем, поговорим еще, - засуетился старик. А зараз давай ужинать. Сам знаешь, гостя баснями не кормят. Мартыновна! позвал он старуху, жившую у него за хозяйку.
– Собирай-ка на стол вечерять. Да постели служивому в горнице. С дороги устал, небось.
Егор Андреевич
Утром, когда Прохор проснулся, в горнице, тихо разговаривая, видимо, не решаясь его разбудить, сидели мать, Надя и брат Захар.
– Мамуня, я разбужу его, - шептала Надя.
– А то он так может долго проспать... Братушка!
– чуть громче шепнула она, обращая свое розовое, смеющееся личико к кровати, на которой спал Прохор.
– Братушка, вставай!
– Молчи, негодниц"!
– сердито шипела мать.
– Молчи!.. Дядя-то Егор гутарил, что он раненый... Нехай соколик поспит... Обождем.
Девушка беззвучно хохотала и, поддразнивая мать, снова выдыхала:
– Бра-атушка-а, вста-авай!..
И от присутствия родных, от милой своей юной сестры, от добродушной ворчливости матери на сердце Прохора вдруг потеплело, стало легко.
– Мамуня!
– вскрикнул он радостно, протягивая к ней руки, точно так же, как он кричал и протягивал их к ней в раннем детстве.
– Мамунюшка родимая!..
Старуха ахнула, выронила из рук какой-то узелок.
– Сынушка ты мой!
– кинулась она к Прохору и обняла его.
– Чадушко ненаглядное!
Прохор почувствовал на своей щеке материнские горячие слезинки.
– Мама! Ну что ты? Зачем? Ведь не хоронишь же меня...
– Да я ничего, - сконфуженно вытирая концами платка глаза, пробормотала Анна Андреевна.
– Так это... от радости... Дядя-то твой Егор напутал нас, гутарит, что ты весь израненный...
– Он тебе наговорит, этот дядя, - лаская мать, проговорил Прохор. Пустяки... Через пару дней заживет... Здравствуй, сестренка! расцеловался он с Надей.
– Все хорошеешь, - потрепал он ее по щеке. Когда на свадьбе-то будем гулять?
– Какая тут свадьба, братушка, - отмахнулась девушка.
– Вишь война везде разгорается...
– Здорово, брат, - подошел Захар, щеря в улыбку свое давно не бритое щетинистое скуластое лицо.
– Здравствуй, Захарушка, - расцеловался Прохор и с братом, внимательно всматриваясь в него. Заметив это, Захар грустно улыбнулся:
– Что, Проша, так вглядываешься в меня? Думаешь, в сам деле я дураком стал?.. Небось, дядя Егор тебе уже наговорил...
Прохор покраснел. Целуясь с братом, он действительно вспомнил рассказ дяди о Захаре, а поэтому и пристально посмотрел на него.
– Выдумаешь тоже, - смущенно пробормотал он.
– Да чего мне выдумывать, - улыбаясь той же грустной улыбкой, тихо проговорил Захар.
– Все же говорят, что у меня-де тут один винтик сломался, - постучал он по своему выпуклому
– Не знаю, могет быть, и сломался... Но в голове-то что сломалось али нет - не знаю, а вот что касаемо, - похлопал он по своей широкой груди, - тут-то, то надлом большой произошел. Как же, Проша, - тихо, словно жалуясь, начал рассказывать Захар.
– Всю ведь войну в окопах под шрапнелями да минами пролежал... Сколь разов в атаку ходил... Смерть не однова в глаза видывал... Страшно о том подумать, брат, - поник он головой.
– Скольким своим товарищам я порыл могилу... А потом... потом тиранства какие я видывал и испытал в германском плену...
Лицо его вдруг сморщилось, и он как-то странно икнул.
Ядреные слезы вытекли из глаз Захара, этого дюжего казака, и, пробежав по смуглым щекам, исчезли в черных с проседью усах.
По-ребячьи, стыдливо смахнув рукавом гимнастерки с лица слезы, захар с ожесточением махнул рукой:
– Эх, да что о том толковать?.. Дюже на слезу слабоват стал... Потому-то и дураком стали считать...
– Что ж ты, Проша, к нам-то, стало быть, не пойдешь?
– спросила Анна Андреевна.
– Нет, мама, - отрицательно покачал головой Прохор.
– Не пойду. Ведь выгонит меня отец...
– А ты б повинился ему, прощения попросил... Ведь как-никак, а родитель...
– Я, мама, перед ним ни в чем не виноват, - возразил Прохор.
– Мне у него не за что просить прощения.
– Дело твое, сынок, - вздохнула старуха.
– Тебе виднее... А так уж, по правде сказать, отец наш больно злой стал...
Посидев у Прохора с полчаса, родные собрались уходить.
– А то отец спохватился, скажет, куда подевались, - озабоченно проговорила старуха и, как бы устыдясь своего торопливого ухода, виновато сказала: - Ну, я к тебе, Проша, буду частенько забегать, еду буду носить... Да и Надюшка-то будет заходить, а иной раз, глядишь, и Захарушка заглянет...
– Конешное дело, загляну, - мотнул всклокоченной головой Захар. Курево-то у тебя, братуша, есть ай нет? А то я тебе принесу табаку-самосаду... Посадил я нынешнюю весну... Ну и табак же уродился!.. Как курнешь, так до самого нутра прошибает... Кре-епкий че-ерт!..
– Я уж неделю не курил, - ответил Прохор.
– Отвык... Пока не буду начинать, может, брошу... А что, Сазон Меркулов сейчас в станице ай нет?
– Дома, - ответила Надя.
– Вчера видала его на улице... Уморил всех девок со смеху... Что не скажет - умора...
– Зайди к нему, сестричка, - попросил Прохор.
– Скажи, чтоб пришел ко мне.
– Ладно, братец, зайду зараз, скажу.
III
Сазон тотчас же прибежал к Прохору, как только о нем сказала Надя.
– Здорово, здорово, односум!
– обрадованно тряс он руку Прохору. Мне сестрица-то твоя сказала, что ты ранен. Как же это тебя поранили?
– Своим я правды не говорю, а тебе скажу, Сазон, потому, как ты товарищ надежный...
И он коротко рассказал Сазону о своем участии в экспедиции Подтелкова, о ее разгроме и гибели, о своем ранении.