Юг в огне

Петров-Бирюк Дмитрий Ильич

Станица словно вымерла.

Прискакав в штаб, Прохор сейчас же разослал красногвардейцев из резерва на укрепление застав. Санитарам приказал собрать раненых в школу...

В сопровождении своего неизменного ординарца Сазона, все еще продолжавшего дуться, Прохор мчался от одной заставы к другой, всюду наводя порядок, ободряя красногвардейцев.

Весь день белые обстреливали заставы. К вечеру перестрелка стала затихать. Воспользовавшись затишьем, кашевары развезли по заставам кулеш, свежевыпеченный хлеб и воду.

Посланные Прохором

разведчики сообщили, что далеко от станицы им отъехать не удалось. Всюду они наталкивались на цепи белых. По всей видимости, их было не менее полка. Прохор задумался. Можно ли его небольшому отряду, насчитывающему более двухсот бойцов, долго продержаться, тем более, что у противника было много патронов, пулеметов и даже пушек. У Прохора же не только пулемета или пушки, но даже лишнего патрона не было.

Прохор мучительно придумывал, как выйти из создавшегося положения.

Все, конечно, получилось просто. Сбежавшие из станицы Свиридов и Адучинов сообщили белому командованию о силах красногвардейского отряда и его вооружении. Эти-то сообщения, несомненно, и заставили белых окружить станицу для того, чтобы захватить всех красногвардейцев в плен.

"Ах, черт побери!
– размышлял обо всем этом Прохор.
– Надо бы, как только выяснилось исчезновение Свиридова и Адучинова, вывести отряд из станицы и идти на Гашун к Буденному..."

Прохор снова послал разведчиков еще раз прощупать цепи белых с тем, чтобы найти возможность для ночного прорыва сквозь окружение.

Но разведчики вернулись с плохими вестями. Кольцо врага было плотным. Надеяться на прорыв без крупных жертв нельзя было.

Взволнованно расхаживая по учительской, Прохор бодрствовал всю ночь. На полу, утомленные дневными боями, спали Сазон с Дмитрием. Прохор остановился около них.

– Сазон!
– тихо позвал он.
– Встань, поговорить надо...

Зевая и потягиваясь, Сазон сел на табурет.

– Сазон, дорогой друг, - положил на его плечо руку Прохор.

– Ну, слушаю.

– Все серчаешь на меня, а?..

Сазон промолчал.

– Ну прости, Сазон... Ей-богу, прости!.. Мне показалось, что ты струсил... Ну, сам понимаешь, трусов я не терплю. Прости!..

Веки у Сазона задрожали. Вскипая, он горячо заговорил:

– Я - трус?.. Не доводи меня до гнева, Прохор. Ей-богу, не доводи...

Взглянув на ощетинившегося своего приятеля, Прохор усмехнулся. Вид у Сазона был задиристый.

– Ну, хватит, Сазон, извини меня, - обнял его Прохор.
– Убедился я, что ты храбрый, а потому и хочу тебя просить послужить честью для спасения всего нашего отряда...

Сазон насторожился:

– Что ты хочешь от меня?

– Хочу просить тебя, Сазон, - прошептал Прохор, - чтоб ты совершил подвиг, большое геройское дело.

– Ну?
– взглянул Сазон на него.
– Какое это такое геройское дело?..

– Сазон, - печально сказал Прохор, - попали мы в трудное положение... Сам видишь, тебе нечего об

этом говорить... Сейчас же, пока не рассвело, бери самого лучшего станичного жеребца и пробивайся сквозь вражеское окружение. Во что бы то ни стало надо пробиться!.. Мчись, как ветер, прямо на станцию Гашун. Там со своим отрядом стоит Буденный. Я ему напишу, да ты и сам все расскажешь... Проси, чтоб выручил нас... Мы будем держаться крепко, не сдадимся... Но ты, Сазон, понимаешь, патроны у нас на исходе... Выручай, друг... Выручишь, слава и благодарность от нас всех тебе большая будет, а погибнешь, то, что ж, друг дорогой, никуда не денешься. Мы тоже все на смерть обречены.

Сазон молча одевался. Встав перед Прохором, он торжественно проговорил:

– Трудное дело, Прохор Васильевич, поручил ты мне. Но, чего бы это ни стоило мне, хоть головы, а я постараюсь его выполнить... Пиши Буденному. Ежели меня убьют, то отдайте родным коня, а то ж я последнюю лошаденку со двора свел... Пиши!
– И, отвернувшись от Прохора, проворчал: - Я тебе покажу труса...

Прохор написал одну записку Буденному, прося его о помощи, и другую Звонареву, чтобы тот беспрекословно выдал из конюшни жеребца Сазону Меркулову по его личному выбору.

XIII

В мае германский отряд генерала фон Арнима торжественно вступил в Ростов. Вначале ехали баварские кавалеристы на грузных, лоснящихся от жиру вороных лошадях, затем, чеканно выстукивая по мостовой коваными каблуками и мерно покачивая щетину штыков, под гром барабанов и звуки фанфар, по Садовой улице проходила пехота.

Толпы нарядной буржуазии, заполнившие тротуары, восторженными криками приветствовали входивших в город "гостей". Дамы посылали им воздушные поцелуи, бросали солдатам букеты цветов. Немцы поглядывали по сторонам с видом победителей, гордо и надменно.

* * *

...На окраине города, утопая в яркой листве распустившихся деревьев, стоял маленький белостенный домик с красной черепичной крышей.

Подойдя к нему, Семаков оглянулся по сторонам и, убедившись, что, кроме него и Виктора, никого на улице нет, нырнул в гостеприимно распахнутую калитку. Виктор последовал за ним.

– Заждалась вас, - шепнула им молодая женщина в платке, запирая Калитку.

– Все уже собрались?
– так же тихо спросил у нее Семаков.

– Все. Идите, они вон там, в садике.

Семаков и Виктор пошли по узенькой тропинке, пробитой в густой траве.

На лужайке, за кустами распустившейся сирени, сидело несколько мужчин и молодая красивая брюнетка. Белокурый молодой человек, по виду рабочий, стоял на коленях, что-то писал на табурете. Двое в защитных гимнастерках, чуть постарше, склонившись к табурету, покуривая, смотрели, как писал белокурый. В стороне от них, прислонясь спиной к створу акации, сидел Василий Афанасьев и о чем-то беседовал с Андреевым.

Плотный мужчина лет сорока с русой бородой посмотрел на Семакова и Виктора и сказал: