Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги
Шрифт:
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Justina, Justina…
…Господь мой и Бог мой!.. Мне жутко: я не могу парить так высоко… Я думала, что сразу растворится душа моя в Твоем безбрежном море, но теперь вижу, что Ты зовешь куда-то меня, мою личность, а мне непосильно… Ах, ничего я не могу выразить – жалкая я, убогая, ничтожна! Господи – не осыпай меня Твоими милостями, – Ты видишь ведь, что я ничего не достойна, кроме гнева и презрения. Безумная я, безумная – гордилась своим женским умом, – и Ты мне показываешь, что я ничего не могу вместить… Думала Тебе служить, а Ты мне показываешь, что я не могу даже ползать по следам не только Твоим, но и служителей Твоих избранных… Ничего не могу… Господи, мне страшно. Когда Тебя нет со мною, душа болит, душа плачет – когда слышу призыв Твой, плачу о бессилии и мерзости моей…
…Я всегда с тобой…
… Знаю, Господи, что Ты со мной, но ведь не всегда сознает Тебя окаянный мой разум, ведь
… Пусть не будет ей утехи, кроме Меня. Хочу тебя всю, всю тебя заполню Собою.
… Господи, вся, вся, вся я Твоя! Возьми меня, испепели, уничтожь в Себе… Спаси меня от моей слабости, развей мое ничтожество, дай мне исчезнуть в Тебе от себя самой – уничтожь эту самость, это «я», постылое и гнусное, которое смеет жить помимо Тебя… Господи, я не знаю, что говорю… Вот сейчас я вся горю и трепещу от радости, меня пожирающей, а потом опять будет темно и холодно, и я почувствую себя одной одинокой среди пустыни, холодной, темной пустыни… Весь мир для меня пустыня, нет отклика на вопль души моей. Всегда это так было, и раньше тоже, когда я не знала Тебя. Я несла людям свою душу, а они пренебрегали ею, отбрасывали ее ногой: никому не нужна была душа моя, только тело… О, Ты все это знаешь, Ты все видел… Но вот теперь я узнала Тебя, познала сладостное горение в Тебе… Почему же окаянству моему нужно еще что-то, кроме Тебя? почему ищу я утешения, почему так больно и жутко, когда замирает мой голос без отклика в пустыне… «Ждах соскорбящаго, и не бе, – и утешающих, и не обретох» [123] … Господи, почему так мучительно мне мое всегдашнее духовное одиночество? До сих пор в этом сознании одиночества была жгучая тоска по Тебе, но теперь ведь я Тебя приобрела… «Possessio mea, thesaurus meus…» Я имею Тебя, хоть изредка, – о чем же еще тоскует душа моя?
123
Пс. 69 (68): 21.
В этой тоске познаешь ты себя человеком. Призванная Мною, ты могла бы возгордиться, все и всех презреть. Но в этой тоске дается тебе любовь к братии твоей, дается сознание, что не можешь ты оторваться от людей, что даже у Меня и во Мне нет счастия эгоистического, счастия помимо братии твоей. Ты замкнулась в себе, когда искала Меня, а теперь, найдя Меня, ищешь сердца человеческого, ибо познала душа твоя, что путь ко Мне лежит через любовь.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Господи, разверзается сознание мое, и свет Твой озаряет сердце мое от восторга перед бездною премудрой благости Твоей… Любовь Твоя меня пронизывает, и страдания жаждет душа моя и тело мое, чтобы через страдание ближе припасть к Тебе. Почему же скорбь одиночества превозмогает даже эту жажду страдания? почему всякое иное страдание радостно, если то страдание ради Тебя, а в одиночестве духовном, когда нет ни отклика, ни сочувствия среди людей, – одна лишь горечь и скорбь беспросветная? Ведь не за себя так горько и больно, а за Тебя, потому что ради Тебя ждет душа этого отклика на призыв идти вместе к Тебе…
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Ты идешь вверх и потому познаешь ныне в твоем восхождении ко Мне высшие формы страдания. Или забываешь ты, что любимые друзья мои, самые близкие доверенные мне люди, засыпали! И не могли побдеть ради Меня, когда душа Моя прискорбна была до смерти скорбью невыразимою? Или забываешь ты, что главный ученик и друг мой, камень избранный в несокрушимое основание дела Моего, – трижды отрекся от Меня [124] ?..
124
Мф. 26: 34, 69: 75.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Господи, луч света Твоего озаряет мое разумение, и мысль моя с трепетом глядит в бездну страдания Твоего. И знаю я ныне, что отречение любимого ученика должно было совершиться, дабы исполнилась чаша Твоего страдания последнею каплею горечи. Дабы не миновала тебя острота скорби наивысшей среди всех мук, доступных сердцу человеческому… Душа Твоя, душа человеческая, совершенная и прекрасная в сиянии Божества, душа Твоя прискорбна была даже до смерти – душа Твоя изныла в муке, для нас непостижимой, единая, одинокая в своем неизъяснимом страдании. Но частица души Твоей, Сыне Человеческий, в каждой человеческой душе, и оттого скорбит она с Тобою в смертельной тоске, и чует в себе жажду страдать, подобно Тебе, со всеми и за всех, и чует немощь свою и свое одиночество, ибо не в других, а только в Тебе себя познает. И оттого так мучительна жажда одиночества, чтобы вдали от шума толпы внимать тихому призыву к Тебе, – но оттого и одиночество столь тягостно, когда чуется в нем забвение Тебя теми, в чьей душе тоже должен бы трепетать отблеск души Твоей. И нет исцеления этой печали, ибо одиночества
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Ego ante te ibo: Tu me sequere…
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Нет одиночества с Тобой, Господь мой, радость моя неизреченная! Целую издали следы стоп Твоих, и любовь всепожирающая к Тебе охватывает всю мою душу и гонит прочь мысль о всяком ином утешении. Но в этом пламени любви – опять жажда страдания. Господь мой, Желанный мой, в страдании Ты познаешься, и чем ближе взлетает к Тебе душа, тем глубже и острее страдание от всего зла, заслоняющего кроткий лик Твой от изнывшего в муках мира! Господи, радость даешь Ты безмерную, но в этой радости и безмерная глубь страдания. Порваны для души, Тебя познавшей, все узы мирских вожделений, а с ними отпадает всякий гнет мирских печалей, неудач, несбывшихся надежд, тщетных порывов – даже физическая боль становится безразличной, а иногда и желанной, – но все же в этом избавлении от всего мирского нет освобождения от страдания, и, наоборот, все глубже оно и шире, все усугубляется тягость его по мере следования за Тобой в пустыню, где вдали от человеческой толпы возлагается вслед за Тобою бремя страшной тоски человеческой и всемирной…
Господи, когда мучительно искала Тебя душа моя, то думала найти в Тебе радость и успокоение, по слову Твоему: обрящете покой душам вашим [125] . Ныне же вижу, что покой даешь Ты мне не в радости, а в страдании, в созерцании Твоей безмерной скорби перед злом всего страждущего мира. Господи, Господи – раньше видела я мировое страдание и мучилась им, а теперь вижу только Твой страждущий Лик как символ и синтез всякого страдания, и ничего не вижу, кроме этой печали непостижимой в Твоем кротком взоре… Вижу и вся горю и трепещу желанием понести на себе хоть малую долю этой печали, быть сопричастницей, – неизмеримо малой, – великой скорби Твоей… Господи, на то и звал меня Твой голос в ночной тиши, еще в те юные мои годы, когда так часто по ночам охватывал меня ужас мирового страдания, и лежала я вся в холодном поту, вслушиваясь в жуткие фантастические звуки, и чудилось мне, что слышу все стоны и вопли страждущего мира – стоны убиваемых, и истязаемых, и больных, и тех, над кем издеваются и насилуют, – и вопли женщин рожающих, и детей рожденных на страданье, и крик каждой раздавленной собаки, каждой подстреленной птицы, каждого животного, убиваемого для потехи человека, для пищи человека или другого животного… Не Твой ли призыв
125
Мф. 11: 29.
Господи, Ты все это знаешь, ибо Ты читал все мои помыслы, Тебе ведома была душа моя. И Ты тогда уже звал меня: теперь я знаю, ибо поняла, чтo еще смутное и неразгаданное тосковало в душе моей… Господи, на то ли меня звал Ты и ныне призываешь, чтобы нести это бремя мирового страдания, непосильное для меня бремя, ибо беспомощна я облегчить его?
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Тот, Кто зовет тебя, знает, на что зовет, тебе же незачем знать…
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Господи, Господи, дерзновенно слагается у меня это вопрошение, потому, что не могу совместить этого страдания, неразрывного с моим сознанием, с великой радостью, охватившей меня в лучах познания Твоего. Радость моя, «край желаний», бисер многоценный, мне засверкавший, – вся душа хочет петь Тебя в восторге несравненного ликования, – но нет песен ликования на устах, привыкших к воплю страдания. Господи, Солнце мое радостное, весь холод души моей растаял в Твоих дивных лучах, и хотелось бы быть перед очами Твоими беззаботным ребенком, познавшим ласку отца и матери своей, хотелось бы только радоваться в избытке светлой любви, подобно святому простецу Твоему Франциску, превзошедшему гениальных мыслителей в чистом созерцании Твоего. Но нет во мне радостной ясности Франциска – сознание всеобщего страдания туманит мое разумение, и чем глубже ухожу в созерцание Твое, Господь мой и Создатель мой, тем яснее вижу страдание во всем, и страданье Твое перед злом мира, искупленного кровию Твоею, – вижу кровавые капли, сый пот на челе Твоем, как синтез неизбывной и несказанной скорби мировой….