Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги
Шрифт:
Что касается рыбной ловли, она один из источников дохода на острове, однако на ней не используют «политических» [40] из-за боязни побегов, так как единственная возможность совершить побег – море, если удается раздобыть лодку; поэтому все лодки находятся под особым наблюдением, а рыбаков набирают из уголовных преступников [41] , заслуживших доверие ГПУ.
Уголовников используют в качестве тюремщиков и на караульной службе острова. Есть там и рота солдат ГПУ, занимающих наиболее важные должности; остальных, часто бывших убийц, наспех обучают солдатской службе, а затем заставляют надзирать за другими заключенными, особенно за политическими. Они вооружены и носят форму, похожую на красноармейскую. Стоит ли говорить, что они стараются превзойти друг друга в жестокости по отношению к другим заключенным, чтобы доказать свое рвение и добиться [42] обещанного вознаграждения, главным образом – сокращения срока заключения.
40
Затем следует пояснение в Eszer, 1994. P. 164: «кроме специалистов».
41
Конец фразы вставлен в текст «Красной каторги».
42
Далее продолжение в Eszer, 1994. P. 164: «…привилегий, которыми награждают за „хорошую службу“».
Чтобы устранить любую попытку подкупа караула и сделать невозможным всякое общение с внешним миром, заключенным не позволяют иметь ни денег, ни каких-либо других
43
Фраза так написана в Eszer, 1994. P. 164: «Чтобы помешать любой попытке соблазнить охранников и сделать побег вообще невозможным, у заключенных никогда не было денег».
44
Весь конец абзаца после «Иногда там бывает» так написан в Eszer, 1994. P. 164: «Кроме того, заключенный, даже если ему присылают много денег, может получить не больше тридцати рублей в месяц; остальное, если таковое имеется, помещается на „текущий счет“ заключенного, который сможет получить эту сумму только после освобождения. Кроме ассигнований ГПУ, было категорически запрещено иметь обычные деньги: за какие-нибудь двадцать копеек можно было в наказание получить недели карцера. Периодически проводились массовые обыски, чтобы убедиться, что заключенные не прячут деньги или ценности; даже для обручального кольца нужно было иметь специальное разрешение, которое редко выдавали».
Исправительный режим строго военизирован. Заключенные строятся в роты, возглавляемые командиром – заключенным, заслужившим особое доверие. В основном это бывшие агенты ГПУ или по крайней мере коммунисты, направленные сюда за какую-нибудь провинность, слишком серьезную и поэтому не могущую остаться безнаказанной. Ставя их на доверенные должности, им дают возможность реабилитироваться. Поэтому они выказывают огромное усердие при исполнении своих обязанностей, проявляя изобретательность в терроризировании заключенных и особо грубом обращении с ними, и прежде всего – в отлаживании системы тайной слежки и доносов, которая позволяет надзирать за каждым шагом заключенных.
Два раза в день [45] проводится перекличка заключенных каждой роты, сразу же после утренней переклички составляются бригады для работы на день [46] . Мужчины большей частью работают в лесу. Эти работы самые тяжелые, случается много жертв. Установленные нормы требуют крайнего перенапряжения человеческих сил, ведь людям, которые никогда не были лесорубами, необходимо полностью выполнить норму, и им часто приходится работать всю ночь. Старики и больные упрашивают [47] , чтобы их избавили от таких работ; но несчастных заставляют идти под ударами прикладов и вечером приносят их трупы. Ужас от этих работ увеличивался в связи с отсутствием теплой одежды; до 1931 года заключенным не выдавали никакой одежды в замену их собственной, которая уже превратилась в лохмотья. Те несчастные, которых арестовали летом, добираются до Соловков глубокой зимой, и их в легкой одежде посылают работать по колено в снегу. Очень часто для того, чтобы отказаться от работы в лесу, заключенные калечат себя – отрубают себе пальцы [48] . Потом за это стали строго наказывать, но, когда случаи членовредительства участились, было объявлено, что впредь такие поступки будут рассматриваться как «отказ от повиновения» и, следовательно, наказываться смертью; и множество несчастных были расстреляны. Применяются более утонченные наказания: так мне вспоминается один случай, когда мужчину, отрубившего себе пальцы руки, привязали толстой веревкой к поваленному дереву и оставили на дороге, в пятнадцати километрах от лагеря, приказав ему добираться до лагеря, таща это дерево за собой. Несчастному удалось протащиться несколько километров, но на полдороге он умер. Я помню также молодого поэта [49] , отправленного на Соловки, чтобы искупить вину за непочтительное стихотворение. Его ботинки полностью развалились, он умолял, чтобы ему выдали какую-нибудь обувь для работы в лесу; и, так как он не добился ответа, ударом топора он отрубил себе мизинец и указательный палец левой руки, а затем положил их в конверт с адресом ГПУ, сопроводив это послание двустишием: «Вам, кровавым людоедам, шлю свежатину к обеду…»
45
Eszer, 1994. P. 164: «в восемь часов утра и в восемь часов вечера».
46
Затем следует уточнение в Eszer, 1994. P. 164–165: «Работа прерывается в час на обед, в шесть часов на ужин и вечернюю поверку, затем снова возобновляется до 11 вечера. Есть специальный график для ночной смены, довольно частой, и для работы в лесу, на которой занято большинство заключенных».
47
Eszer, 1994. P. 165: «Я видела, как старики, больные, умоляли…»
48
Там же: «Иногда эти несчастные специально наносили себе увечья, отрезали левую руку, чтобы прекратить этот невыносимый труд».
49
Там же: «одного моего друга».
Все это происходило в то самое время, когда советское правительство в ответ на действия американского правительства, отказавшегося от импорта русской древесины как продукции принудительного труда, во всеуслышание заявило, что на лесоразработках никогда не применяется принудительный труд! Мы все давно привыкли к постоянной лжи, которая является основой советского режима [50] , но это заявление повергло в оцепенение всех как на Соловках, так и в других лагерях Севера, когда мы прочитали в газете это бесстыдное заявление министра Молотова, который осмелился отрицать использование каторжного труда на лесоразработках [51] , тогда как от Белого моря до Урала сотни тысяч в это время теряли свое здоровье и жизнь на этих жестоких работах.
50
Там же: вместо «которая является основой советского режима» – «от наших „товарищей“-правителей».
51
Дм. Лихачёв сообщает, что Юлия делала обзоры советской периодики для властей. Именно поэтому у нее был доступ к газетам. Упомянутая статья вышла в «Известиях» от 13 марта 1931 года. Молотов, глава правительства (1930–1941) не отрицал подневольного труда, но утверждал, что «он не имеет ничего общего с нашим производством товаров на экспорт» и что условия труда такие же, как и на свободе: «К стыду капиталистов многие их безработные позавидовали бы труду и жизни заключенных в наших северных регионах».
Я уже говорила, что отказ от повиновения наказывался смертью. За другие проступки наказания были различными. Первое – это карцер, холодная камера; находящимся в карцере выдается раз в два дня только миска супа, здесь запрещено надевать пальто или укрываться одеялом. Но палачи поступают еще более изощренно. Так, летом, когда в лесах вьются тучи комаров, провинившегося раздевают и на несколько часов привязывают к дереву на радость комарам. Осенью, например, когда температура морской воды близка к нулю, человека заставляют входить в воду по шею и стоять так по четверть часа или больше… Главные начальники
52
Далее: «Даже если его пожирали насекомые, он не имел права даже пальцем шевельнуть» (Eszer, 1994. P. 166).
Все это может показаться неправдоподобным, но тем не менее может быть подтверждено теми, кто в это время находился на «острове мучений», как теперь называют Соловки.
Однако из пятнадцати тысяч заключенных несколько сот находились в более привилегированном положении. Прежде всего это были все старые коммунисты, им доверялась работа в различных службах лагеря; затем – разные специалисты: врачи, инженеры, электрики [53] и т. д. – и, наконец, заключенные, которые занимались учетной работой в конторах. По роду выполняемой ими работы они не могли работать в группах и должны были более свободно перемещаться по лагерю, и, так как они были нужны [54] , им предоставили некоторые привилегии. Но, несмотря на это, они оставались рабами, как и другие заключенные, и при необходимости их продавали. Я совсем не преувеличиваю. Специалистов нередко продавали какой-нибудь администрации, какому-нибудь ведомству; условия продажи оговаривались в специальном контракте, в котором указывалось, где будет использован специалист, какова стоимость его питания, содержания и т. д. Что касается зарплаты специалиста, предусмотренной региональным тарифом, она переводилась в кассу ГПУ… Покупатель говорил купленному специалисту, не столько затем, чтобы предотвратить его побег, сколько для того, чтобы заставить его работать: «Если ты будешь плохо работать, мы тебя опять отправим на Соловки». Все это тоже оговаривалось с соблюдением всех формальностей в контракте, подобном договору о продаже скота [55] . Впрочем, эта продажа была возможностью покинуть «проклятый остров», поэтому проданные с радостью подчинялись. Мы часто слышали, как инженер или химик радостно говорили: «Я скоро уезжаю, меня продали в Архангельск (или в другое место), какое счастье!»
53
В Eszer, 1994. P. 166 – следующее перечисление: «метеорологи, агрономы, электрики […] не говоря уж о врачах».
54
В Eszer, 1994. P. 166 – фраза продолжается так (до «Но, несмотря…»): «Чтобы руководить различными работами и чтобы заработала машина управления при полной неосведомленности начальников, почти неграмотных. Им давали незначительные привилегии».
55
Там же: «вьючного скота».
Но, кроме специалистов, которых использовали и продавали, были привилегированные другого рода, менее достойные симпатии [56] : это были, как я уже говорила, бывшие коммунисты и прежде всего – множество жалких людей, изо всех сил пытавшихся завоевать расположение начальства и шпионивших за своими товарищами по несчастью. Система доноса была превосходно организована (как и повсюду в России); в каждом бараке был по меньшей мере один доносчик, были они и во всех службах. Как ни старался «секретный агент» скрыть свою деятельность, его все равно обнаруживали вследствие милостей, которые предоставлялись ему, но с ним ничего не могли сделать из-за боязни ужасных репрессий, так как доносчики находились под защитой. Поэтому система доносов процветала и отравляла и без того тягостную атмосферу «проклятого острова». Также ее использовали для того, чтобы устранить «дурное» (с точки зрения начальников) влияние, которое какой-нибудь заключенный мог оказать на своих товарищей по несчастью, особенно, если это было религиозное влияние, которого опасались более всего. И тогда пускали слух, что такой «нежелательный» заключенный на самом деле – «секретный агент» или провокатор. Простые люди иногда попадались на эту удочку [57] .
56
«Менее достойные симпатии» – вставлено в текст «Красной каторги».
57
Последней фразы нет в Eszer, 1994. P. 167.
В этом исполненном страданий и лжи аде мужчины-заключенные все же имели большое преимущество перед женщинами: они были разделены на группы достаточно определенно. Специалисты, служащие различных контор, размещались отдельно, и их режим обязательно видоизменялся. А вот священники были отделены ото всех: начиная с 1928 года для них выделили специальную колонию на острове Анзер, в стороне от других лагерей, и на территории этого маленького отдельного лагеря они пользовались относительной свободой [58] . Такой режим был введен как для того, чтобы устранить всякую возможность их влияния на других заключенных, так и для того, чтобы держать священников в неведении относительно того, что происходит на острове: было известно, что в Европе интересуются их судьбой, что рано или поздно их придется освободить, выпустить их за границу, – поэтому их хитроумно отделили от других заключенных и устранили от общей жизни на острове. Общаться с ними можно было, только придумав какую-нибудь уловку, и очень редко. Несколько православных священнослужителей не были удалены с другими [59] на остров Анзер, они содержались на общем лагерном режиме, как, например, владыка воронежский Жижиленко [60] ; бывший врач, он работал в больнице; в 1930 году он был расстрелян, так как его застали во время соборования и причащения умирающего – действия, строжайше запрещенного.
58
См.: Temoin de Dieu chez les sans-Dieu, Journal de prison de Mgr Sloskans / traduit et presente par le pere Rouleau s. j. Aide a l’Eglise en detresse, 1986. См. также воспоминания отца Доната Новицкого (Archives historiques de l’archeveche de Lyon, A 11/11/26) и https://archive.ph/20121225095440/vselenstvo.narod.ru/library/novitsky1932.htm.
59
«Католическими» вместо «другими» в Eszer, 1994. P. 167. В действительности католические священники (в том числе и епископ Слосканс), которые до 5 ноября 1928 г. могли пользоваться церковью Сен-Жермен, в январе 1929 г. были высланы на остров Анзер, где служили мессы уже тайком (Amoudru. P. 61–62, 68, 94–95).
60
Жижиленко Михаил Александрович род. в 1886 г. С 1912 по 1924 г. – врач в Министерстве путей сообщения, с 1914 по 1928 г. военврач Таганской тюрьмы в Москве, с мая 1928 г. епископ (Максим) Серпуховской епархии. Первый раз арестован 24.05.1929 г., заключен в концлагерь сроком на 5 лет. В 1930 г. срок наказания продлен еще на 5 лет. Наказание отбывал в «Белбатлаге» в Карелии. Вторично арестован 27.01.1931 г. Обвинялся в том, что был руководителем серпуховского филиала контрреволюционной организации «Истинное православие». Расстрелян 04.06.1931 года. Реабилитирован 24.05.1991 года. . В 1981 г. решением Архиерейского собора РПЦЗ канонизирован в лике новосвященномученика. В 2020 г. решением Священного синода Русской православной церкви его имя включено в Собор новомучеников и исповедников Церкви русской .
Для женщин не предусматривалось деления на бригады специалистов, и поэтому человеческая мешанина, описанная мною выше, представала там во всем своем ужасе. Еще более она усугублялась относительной свободой перемещения по всей территории лагеря, тем, что на пятнадцать тысяч мужчин приходились всего тысяча женщин, и эти мужчины кружили вокруг женщин, как волки… Начальники лагеря подавали пример, присваивая себе права феодальных сеньоров на своих подданных… Видя жизнь, к которой принуждали молодых девушек [61] , монахинь, на память невольно приходили времена гонения на христиан в эпоху языческих императоров, когда христианских девственниц в виде пытки заключали в дома терпимости…
61
Eszer, 1994. P. 167: «из хорошего дома».