Юнги. Игра всерьез
Шрифт:
– Вот к чему приводят неуместные байки! – сердился военврач Артяев. – Они подрывают авторитет преподавателя.
– Байка – ложь, а в ней намек, товарищ доцент, – не смутился Рионов. – Повторяю, я не педик. Моя задача – вырастить из салажат настоящих марсофлотов.
– Да… – как бы подвел итог Радько. – Этот случай говорит только о том, что преподаватели тоже нуждаются в элементарной морской подготовке. Мы организуем такие занятия.
Обещание военрука не вызвало восторга. Литератор Марусенко признался, что дополнительная нагрузка в спецшколе и так отнимает все свободное время.
– Вот вам и результат – проспал, – развел руками Валерий Евсеевич.
– Сначала строевая подготовка, теперь вот морская, – добавил с неудовольствием Дормидонтов. – К чему мне она, если я просто учитель физики?
– Вы не только преподаватель, – перебил директор. – Вы командир взвода.
– Суд разберется, какой я командир, – повысил голос Дормидонтов. – Была бы моя воля, давно ушел бы отсюда по собственному желанию. В конце концов, не из меня, а из учеников будут готовить военных людей. Моя задача лишь научить их физике!
– Правильно, – загудели члены педсовета. – Нас заставляют заниматься не своим делом…
Константин Васильевич Радько понимал, что и на Рионова преподаватели обрушились не случайно. Борис Гаврилович в их глазах олицетворял непонятные и обременительные порядки. Именно в них учителя видели причину снижения успеваемости за первую четверть.
Почувствовав поддержку коллектива, Дормидонтов продолжал:
– Спецшкола отобрала в городе цвет молодежи. Самое время решить, кого мы будем из нее готовить: строевиков или образованных людей?
– Народный комиссар Военно-морского флота, – заметил завуч, искоса взглянув на военрука, – как будто высказался за образование.
– Муштруем, – снова загудели учителя. – Отвлекаем от учебников.
– Прежде всего нужна культура, начитанность, – поддержал общее мнение Марусенко.
– ’итуал – основа существования военной о’ганизации, – пробовал возразить Ростислав Васильевич Оль.
– У нас школа Наркомпроса! – парировал Дормидонтов, и физкультурник замолчал. На педсовете Оль и Рионов представляли меньшинство.
– Среди родителей моих учеников немало очень умных людей, – вступил в разговор Михаил Тихонович Святогоров. – Я как-то спросил мать Григория Мымрина, кем бы она хотела видеть своего сына. «Милый, – сказала мамаша, – мне бы хотелось, чтобы Гриша стал мыслителем».
При этих словах литератор развеселился, «милый» Святогоров удивленно взглянул на Валерия Евсеевича: «Что тут смешного?», а директор не поверил своим ушам. Та же самая мадам Мымрина была соавтором письма с просьбой убрать из спецшколы преподавателя математики Святогорова. Как бы сейчас пригодилось это письмо! Его публичное обсуждение могло бы перевести разговор на педсовете в главное русло заботы об успеваемости. Но письмо с некоторых пор потеряло актуальность. И этому активно содействовал сам Сергей Петрович. Он позвонил в гороно и просил прислать в спецшколу инспектора-математика. Уфимцев особенно подчеркнул, что необходимо направить самого авторитетного педагога, поскольку учительский коллектив школы еще не сложился, а вопрос исключительно принципиальный.
– Есть
Вот этот-то методист опрокинул не только письмо, но заодно и сложившееся в спецшколе мнение о вкрадчивом математике.
– Святогоров – единственный преподаватель, к которому нет никаких замечаний, – сообщил директору представитель гороно. – Урок им дан поразительно отчетливо, на высокой логической основе и с абсолютной доходчивостью.
Сергей Петрович Уфимцев никак не ожидал подобной характеристики. Он ошеломленно вертел в руках злополучную жалобу родителей.
– Я сидел на уроке у Михаила Тихоновича, как в филармонии, – пояснил самый дотошный в городе инспектор. – Эрго, эту бумажку, – развел он руками, – по-видимому, следует расценивать как вариант «Письма к ученому соседу».
Святогоров вышел тогда из директорского кабинета председателем предметной комиссии по математике, и вот на педагогическом совете он уже рассуждал о воспитании «мыслителей». Мнение Михаила Тихоновича, по сути дела, поддерживало позицию физика Дормидонтова. Директор решил пресечь вредный спор. Биолог Артяев тоже понял, куда дует ветер, и решил директору помочь.
– Считаю, что педагогические установки товарища Святогорова в нашей специальной школе не выдерживают критики, – заявил Артяев. – Какой может быть воинский порядок, если «мыслителям» во втором взводе разрешается обращение к преподавателю по имени-отчеству?
«Это камень в мой огород, – догадался Димка Майдан. – И откуда только военврач об этом узнал? Не иначе работа Зубарика».
– Порядок – это хорошо! – вмешался старший политрук Петровский, и все вздрогнули от неожиданности. «Бывший Женя» впервые нарушил молчание и стал выступать напористо, с грубоватой прямотой. – Я тоже за порядок. Но почему тогда вы сорвали развод дежурства по школе?
Василий Игнатьевич никак не предполагал удара с этой стороны.
– Позвольте, товарищ политрук, – попробовал он уйти от ответа. – Как будто это не относится к теме нашего педсовета.
– Не позволю, – отрезал Петровский. На этот раз он разговорился всерьез. – Должен заметить, что мое воинское звание не «политрук», а «старший политрук».
– Я вас именовал не по званию, а по должности, – снова вывернулся Василий Игнатьевич.
– Странная позиция для человека, который носит знаки различия командира Красной армии, – ответил Петровский. – Кстати, прошу предъявить документы о присвоении вам воинского звания «военврач 2-го ранга». В личном деле этого не значится.
Димка насторожился и буквально прилип к двери. Неужели Лека оказался прав?
После долгой паузы раздался наконец прокисший голос Артяева:
– Раньше я преподавал в артиллерийской спецшколе…
– Что из того? – допрашивал старший политрук.
– Мне казалось, что со шпалами будет солиднее, а сейчас уже неудобно снимать. Ученики привыкли.
– «Доцент» тоже для солидности? – осведомился директор.
– Итак, в наших рядах трудится военврач артиллерийской службы, – насмешливо сказал Радько.