Юнги. Игра всерьез
Шрифт:
В сторожке шел спор. Бархатова неприятно царапнул панибратский тон Геннадия. Он подумал, что этого востроносого отпрыска морской фамилии надо приструнить, и недовольно сказал:
– Без моего согласия носить все равно не будешь!
– Посмотрим, – оскорбился Ковров, – да я…
Как поступит в этом случае Генка, дослушать не удалось, ибо внезапно отворилась обитая войлоком дверь. В избу ввалился запорошенный снегом человек. Приготовленный вопрос застрял у Раймонда в горле. За столом расположились пропавшие лыжники. Объемистые кружки исходили ароматным паром. Пар плавился на бревенчатых
– Райка? Вот кстати, – смутился Лека Бархатов. – А мы здесь чай пьем. Прошу к столу.
– У нас и печенье еще осталось, – обрадовался Жорка.
– Чего там, – высказался Генка. – Давай скорей садись!
Но Тырва не сел. Он прислонился к притолоке. Из-за плотно сжатых губ его неожиданно вывалилось тяжелое, как булыжник, бранное слово. Ребята оторопели. Бархатов самолюбиво покраснел. Куржак насупился. Ковров заморгал. Дело было не в слове. В тоне Раймонда было столько презрения, что слово ошпарило как кипятком.
Тырва и сам не понимал, откуда взялась у него грубость. Жар раскаленной буржуйки схватил тело в клещи. Боль казалась нестерпимой. Раймонд чувствовал, что вот-вот может упасть.
– Командир роты приказал немедленно прибыть на финиш. Вас давно ищут, – сказал Тырва хриплым простуженным голосом и вышел. Надо было доложить, что ребята нашлись.
– Вот оно что? – заключил сторож, когда они вновь остались вчетвером. – Вы, ребята, видать, самовольщики? Как же, как же, знаю. Служил.
– Ничего подобного, – вспыхнул Лека и стал объяснять сторожу, почему он принял такое решение. Из его слов получалось, что поступить иначе все равно было невозможно.
– Знаю, знаю, служил, – кивал старик, прихлебывая чай, и было непонятно, соглашается он или осуждает. Вот ведь какие бывают люди. Весь день молчал, только благодарил за угощение, а тут сразу и «самовольщики».
Морозный воздух пахнул пронзительной свежестью. Стужа склеила ноздри, и по спине пробежала дрожь. Но еще холоднее было от мысли, что их искали и сейчас на финише командир роты будет засекать время уже не по секундомеру.
В Василеостровском саду зажглись фонари. Бархатов издалека заметил, как пританцовывают и хлопают каблуками две фигуры в морских шинелях. Одна из них сухощавая и небольшого роста. Это Оль, командир их роты и главный судья. А другая… Лека присмотрелся и сразу сбился с ноги. Их дожидался сам директор. Только теперь ребятам стало понятно, во что вылилось их веселое приключение.
Неподалеку у сугроба стоял на коленях Тырва. Доктор Подачина хватала пригоршнями снег и энергично растирала Раймонда.
– Как можно ходить в мороз без белья? – выговаривала ему Екатерина Николаевна.
Помощник главного судьи вряд ли слышал, вряд ли понимал, что Подачина успела раздеть его при всем честном народе. Снег резал тело наждаком. Раймонд дергался и громко скрипел зубами.
«Успел рассказать или нет?» – посмотрел на него Бархатов.
Лека срочно обдумывал линию поведения. Он считал унизительным договариваться с ребятами заранее. Бархатов думал, что сначала спросят его как младшего командира, а Жора с Геннадием сами догадаются, где и как кивнуть головой. Бархатов не учел,
– Где пропадали? – спросил директор. Вопрос был обращен к Куржаку. Дело в том, что Сергей Петрович хорошо знал Жориного старшего брата по прежней своей работе в артиллерийской спецшколе.
Куржак ответил не сразу. Взгляды скрестились на нем как клинки. Взгляды высекали искры и радужными блестками сыпались в снег. С одной стороны Жорку разило гневное око молчаливого директора. С флангов на него смотрели Лека и Генка: «Держись, парень, не подведи…»
Оль позвонил в школу военруку.
– Так и знал, – засмеялся в трубку Константин Васильевич. – Ведите сюда голубчиков. Сейчас мы им покажем, где раки зимуют.
Директор решил лично сопровождать беглецов. Он как будто боялся, что они снова куда-нибудь пропадут.
В школе все роты уже стояли в актовом зале.
– Пройдите перед строем торжественным маршем, – предложил военрук. – Весь батальон дожидался здесь, пока вы закончите свой пир.
Они стояли в центре зала, как в фокусе увеличительного стекла, и не было сил поднять голову и посмотреть на товарищей. Директор сам зачитал приказ. Старик сторож не ошибся. Они оказались «самовольщиками». Директор сказал, что за этот из ряда вон выходящий проступок все трое заслуживают исключения. У Куржака закружилась голова, и голос директора перестал доходить до сознания.
Потом Бархатов и Ковров во всем обвиняли Куржака. Они не подозревали, что именно Жоркино простодушие спасло всех троих. Как ни был мал срок между встречей отсутствующих и зачтением грозного приказа, его содержание начальство успело обсудить. Сергей Петрович действительно настаивал на исключении.
– На их примере ученики должны понять, что значит воинская дисциплина, – утверждал директор.
– Не согласен! – заявил старший политрук Петровский. – Учеников надо воспитывать, а вы, кажется, собираетесь рассчитаться с ними за собственные переживания.
Уфимцев побагровел. Он вообще не любил возражений. А тут оно было преподнесено в такой откровенной и неделикатной форме, что окончательно укрепляло директора в принятом решении.
– Воспитывать? – процедил директор. – А вы где были, товарищ Петровский?
Директор точно подметил слабое место в работе старшего политрука, который больше молчал, а теперь вот стал критиковать. Даже сегодняшние поиски прошли как бы мимо Евгения Николаевича.
– Откуда у вас беспринципность? – продолжал директор. – Я отвечаю за школу.
– Мы тоже отвечаем, – кивнул Петровский в сторону военрука. – И исключения учеников не допустим.
Радько в ответ усмехнулся и укоризненно покачал головой.
Старший политрук осекся. Он почувствовал, что военрук прав: нельзя так разговаривать с директором, и сбавил тон:
– Никто не собирается либеральничать. Только зачем сразу крайние меры?
Михаил Тихонович Святогоров сиял. Его воспитанники нашлись целыми и невредимыми. Наказать их, конечно, следует. Но изгонять из школы? За что? Просто они обыкновенные озорники. Более других виноват помощник командира взвода, который односторонне понял роль старшего.