Юное сердце на Розе Ветров
Шрифт:
Снова невыносимо тяжело смотреть в лицо этого маленького ангела, в котором отразились такие резкие черты, что оно перестало быть лицом ребенка. Впрочем, Мика повзрослел гораздо раньше. Взрослая мрачность и сосредоточенность появилась в глубине его взгляда совсем рано и это вызывало удивление, но теперь отец с ужасом думал о том, что послужило поводом столь раннего взросления его ребенка. Теперь он знал причину и, зная ее, ему безумно хотелось умереть, а если не умереть, то хотя бы сойти с ума и забыть этот ужасный кошмар.
– Мика, – Натан едва находит в себе силы смотреть на Мику, его голос периодически
– Я могу, – младший Шиндо опускает спокойный взгляд к полу, рассуждая про себя. – Они хотят расспросить меня о случившемся?
– Да, – кивком подтверждает Натан, мысленно поражаясь поведению ребенка. «Как он еще способен думать в такой момент и выглядеть таким спокойным. Другой ребенок на его месте кричал бы и плакал, жался к родителям, а он даже толком не смотрит на меня… Что уже говорить о слезах и страхе. Он как будто лишен самих этих понятий…»
– Мика, – он касается рукой щеки сына и, скользя, приподнимает его голову, как можно мягче глядя в большие глаза, лишенные детской посредственности и наивности. – Ты точно сможешь? – спрашивает он с тяжестью на сердце замечая сильную ссадину на нижней губе сына, по которой аккуратно проводит большим пальцем утирая выступающую алую жидкость.
– Угу, – кивает Микаэль.
– Хорошо, – слабо улыбается отец и, оборачиваясь к людям, что ждут за дверью, говорит: – Подождите еще минуту. Мы скоро выйдем. – С этими словами он идет к шкафу, берет какую-то Микину одежду, помогает ему облачиться, а потом уводит за руку с собой.
Для Микаэля всё это словно сон. Единственное, чего он хочет, это предаться ему по-настоящему, ибо он так устал за последние несколько часов, что едва держится на ногах. Только есть еще вещи, которые он обязан сделать прежде, чем его оставят в покое.
Словно из другой реальности мальчик наблюдает за происходящим и за самим собой. Будто бы не его облачают в одежду, везут в участок, задают вопросы, осматривают его тело, что-то записывают, снова задают вопросы. Все это время с ним находится отец. Микаэль то видит его, то он пропадает из его поля зрения, но он продолжает ощущать, что тот где-то поблизости. Полицейские спрашивают и Мика говорит, говорит все, что знает, рассказывает все, что происходило с ним, в том числе и о тех групповых гуляниях, которые время от времени устраивал Эндзай. Называет примерные дни, когда это происходило последние разы, называет людей, чьи имена доносились до слуха. Без утайки и стеснения говорит обо всём, что было и кто в этом принимал участие, не подозревая как своими словами ранит отца, убивая его каждым следующим признанием, загоняя в моральный тупик сознания.
Когда медицинское свидетельствование оканчивается, Микаэля и его отца увозят в больницу, где мальчику надлежит пробыть до выздоровления. Серьезных повреждений у него действительно не оказывается, но мелкие порезы, гематомы, ссадины, россыпью покрывающие тело, также требуют времени для заживления. Все это только физическая сторона вопроса, есть еще и моральная, с
Запрет отца на какую-либо огласку этого дела сослужил свою службу, и Мика был полностью огражден от визитов местной прессы, расспросов и дополнительных поездок в участок для более подробного разбирательства в деле и далее от личного присутствия в суде. Все проходило без его участия.
Сам же Микаэль не ощущал необходимости ограждать себя, ему было все равно станут ли его спрашивать или нет. Подлечиваясь в больнице, он ничего не ждал, ничего не хотел. Он жил одним днем, одним моментом, не задумываясь о творящихся вокруг него вещах, без прошлого и без будущего. Врачи-психиатры не отмечали у него серьезных нарушений после перенесенной травмы, успокаивая этим отца, переживающего за шаткое состояние психика сына. Но на удивление Мика оказался очень стойким и уже на следующий день вел себя так, словно забыл о случившемся и весь его облик говорил, что он вполне готов вернуться домой и продолжить привычную жизнь. Правда того же нельзя было сказать о Натане. Если Мика и был способен безболезненно продолжить свою жизнь, то для мужчины настал момент изменить весь их уклад.
На следующий день, в больнице ему удалось встретиться с женой, которая пребывала здесь же, но в другой палате. Ранение Эндзая оказалось крайне серьезным, избежать осложнений было невозможно, более того, после его излечения должен был состояться суд, после которого он и те, кто принимал участие в жестоких расправах над ребенком, должны были ответить перед законом. Натан и помыслить не мог забрать заявление, а жена не могла раскрыть рта, чтобы попросить его забрать бумагу, грозящую годами заключения ее сыну.
Женщина была поражена случившимся не меньше мужа. Но не столько жалея пострадавшего от рук ее сына пасынка, сколько ужасаясь тому, что Эндзай был способен делать подобные вещи. Более всего она не могла смириться с тем позором, что обрушился на ее голову. Она опасалась слухов, сплетен, клеветы и теперь ей предстояло жить с именем матери насильника и садиста. Это было выше ее сил. Она ходила в окаменелом безмолвии, точно тень – бледная, осунувшаяся. Именно такой встретил ее в коридоре больничного отделения Натаниэль. В его сердце ничего не содрогнулось при виде измученной, растрепанной, с пустым обезумевшим взглядом женщины. Ведь это именно она допустила этот кошмар. Она, некогда обещавшая ему заботиться и оберегать его сына, клявшаяся заменить ему мать, загубила, искалечила жизнь его мальчику. О какой теперь жалости и сочувствии к ней могла идти речь?
– Надеюсь ты понимаешь, что наша совместная жизнь уже невозможна, – тихо, но с твердостью в интонации произнес мужчина.
Женщина обречено покачала головой, не поднимая на него глаз, быть может, где-то глубоко в душе, ощущая свою вину, или же скорее ею владели иные чувства, пусть это останется на размышление читателей.
– Через четыре дня я увезу отсюда Мику, – ровно продолжил Натан. – Эти дни ты можешь пожить в нашем доме, пока будешь искать новое жилье, не захочешь – можешь уходить сразу. Выбор за тобой.