Юнона
Шрифт:
— Как ты, Нэлли? — спросил Том.
— Полный порядок.
— Как себя чувствуешь?
— Не идеально, но вчера было явно хуже, — хмыкнула она. — А ты как?
— Всю ночь общался с нашей национальной безопасностью, устал как собака, — признался Том. — Сомерсу приспичило узнать, каким именно оружием нас атаковали. Как будто для жука есть разница, чем его раздавят — кирпичом или ботинком.
В его голосе явно сквозила горечь, и Нэлл подумала, что он и правда очень устал.
— Как же это можно выяснить?
— Изучив место среза. В принципе, это дает хорошие ограничения
— И что?
— Ничего. Срез представляет собой идеально ровную зеркальную поверхность. Никаких признаков расплавления или механического воздействия.
— Мда… Весело, — пробормотала Нэлл и глубоко вздохнула.
Она чувствовала, как в ней снова поднимается обессиливающая ледяная тревога. Оказывается, последние сутки она просто старалась не думать о Си-О, выкинуть его из головы, бессознательно делая вид, что все осталось в прошлом. Ежеминутная готовность к смерти оказалась слишком тяжелой ношей.
— Нэлли?
— Все в порядке, Том.
— Нет, не в порядке.
— Мне просто страшно… но я с этим справлюсь. Буду брать пример с Мишеля, — и она криво усмехнулась.
— Я люблю тебя, — тихо сказал он.
К горлу подступили слезы, и Нэлл быстро сглотнула, опасаясь, что голос выдаст ее.
— И я тебя.
Полтора часа спустя, когда Нэлл все-таки закончила и отправила послание Мэри Митчелл, во входящих оказалось еще одно письмо. Несколько секунд Нэлл смотрела на него с замирающим сердцем и не понимала ни слова, а потом у нее затряслись руки. Письмо было от Элис Сэджворт.
Оно было тяжелым — полноразмерное видео, снятое, судя по всему, цилиндрической камерой, из тех, что дают полный эффект присутствия. Нэлл включила его с третьей попытки. Ее желудок трепыхался, как раненый воробей.
— Мама!
Она вздрогнула от этого слова.
— Меня задрало слушать постоянное вранье в новостях. Сначала про вас рассказывали, что вы нашли чужой портал и что вас не сегодня-завтра унесет в другую галактику. Потом на вас напал какой-то монстр с Ио. Потом вы все умерли от неведомой заразы. Теперь оказывается, что вы живы-здоровы, но половина экипажа покончила с собой...
Нэлл жадно смотрела на дочь, узнавая и не узнавая ее. Дочерна загорелое лицо, крутые плечи пловчихи, на правом предплечье — длинный розовый шрам. Но взгляд — ясный, решительный, жесткий. Не взбалмошная девочка-подросток, сбежавшая из дома, а молодая женщина, спокойная и сильная.
— Я не знаю, что они курят, эти ньюсмейкеры, но мозги у них явно протухли. Ну и хрен бы с ними со всеми, но. Я пишу Бейкеру, твоему боссу, но старый хорек только отшучивается. На сайте Агентства типа профилактические работы. Они нас за идиотов держат? Я хочу знать правду! Расскажи мне, что с тобой и что у вас там происходит. Только не ври мне. Пожалуйста.
Нэлл сморгнула слезы и запустила письмо еще раз, разглядывая дочь снова и снова. Линялая майка, короткие джинсовые шорты, стоптанные, все в пыли, кожаные сандалии. Выгоревшие на солнце волосы небрежно собраны в хвост. За спиной — густо-синее море, перевернутый конус
Она пересмотрела письмо в третий раз, потом в четвертый.
И включила визор на запись.
— Привет, Элли, — начала она хрипловатым от невыплаканных слез голосом. Стерла, прокашлялась, начала снова.
— Привет, Элли. Я обещаю, что не буду тебе врать. У нас тут действительно происходит много странного, такого, что никакому обдолбанному ньюсмейкеру не приснится.
Она помолчала, собираясь с мыслями. И рассказала все — про свою работу с Четырнадцатой Сверхцветной точкой, про углеродное лавовое озеро на Ио, ставшее сначала Угольным Цветком, потом Черным Роем, а потом Си-О, космическим муравейником. Про их странный диалог и требование вернуть Точку, про атаку, самопожертвование Мишеля, про то, как они, спасая его, занесли в жилую зону станции европейские экзобактерии. Про эпидемию, крысу Магду, смерть восьмерых членов экипажа и странное решение, найденное Марикой — не уничтожать смертельную болезнь, а приручить ее. Она рассказывала, ничего не смягчая и не приукрашивая, будто обращалась к своей лучшей подруге, а не к ребенку, потому что Элли больше не была ребенком. И когда она закончила, ей стало легко, будто она вынула из сердца давнюю занозу, такую привычную, что она уже обросла плотью.
— Макс, у тебя паранойя, — произнес Дэн.
Гринберг откинулся на стуле, испытующе глядя на него.
— У тебя есть другая гипотеза, лучше?
— О чем это вы, дорогие коллеги? — спросила Нэлл, ставя контейнер с ужином к ним на столик.
Гринберг поднял на нее бледное исхудавшее лицо.
— А, миссис Сэджворт, — протянул он, искривив губы в подобие улыбки.
Нэлл развернула к себе стул и села рядом.
— Мне показалось, что было произнесено слово «паранойя», — напомнила она.
Дэн быстро взглянул на Макса и отрицательно покачал головой.
— Нет, — сказал он. — У всех и так нервы на пределе.
— На мои нервы можно вешать Бруклинский мост, — возразила Нэлл. — Колитесь, парни.
Гринберг полминуты смотрел на нее, явно взвешивая за и против, и наконец, спросил:
— Миссис Сэджворт, не случалось ли Вам последнее время слышать необычные звуки?
— Необычные звуки? — удивленно повторила она.
— Я, наверно, неточно выразился. Я имею в виду звуки, которые Вы не смогли идентифицировать или источник которых не смогли определить. Что-то неожиданное, не подходящее к обстановке.
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.
— Да, — ответила Нэлл. — Сегодня ночью было что-то в этом роде.
Дэн дернулся было, но ничего не сказал.
— Расскажете? — мягко спросил Макс.
— А вы расскажете мне, о чем только что говорили?
— Мы как раз об этом и говорили, Нэлл, — с досадой ответил Дэн.
— Я проснулась ночью от щелчка, — сказала она. — Не успела заснуть, услышала еще один. Потом, минут через десять, третий. Щелчки были примерно одинаковые, не громкие, не тихие, очень короткие. Как будто кто-то трижды стукнул карандашом по столу.