Юность без Бога
Шрифт:
И все вспоминаю и вспоминаю девушку, как она поднялась и посмотрела за изгородь.
А у нее должна быть красивая спина…
Увидеть бы ее глаза.
Тут набегает облако и делается совсем темно. Оно небольшое, это облачко, потому что у него серебристая кайма. Как только снова выйдет луна, я пойду. И вот она снова светит, луна.
Девушка обнажена.
Он стоит перед ней на коленях.
Она очень белая.
Я жду.
Она нравится мне все больше и больше.
Иди! Скажи, что шкатулку взломал ты. Ты, а не
Никуда я не иду.
Вот он сидит на упавшем дереве, а она у него на коленях. У нее потрясающие ноги.
Иди!
Ага, сейчас…
И набегают следующие облака, больше, темнее. У них нет серебристой каймы и землю накрывает тьма. Небо исчезло, я больше ничего уже не вижу.
Прислушиваюсь, в лесу слышны шаги. Я задерживаю дыхание.
Кто там ходит?
Или это буря начинается?
Я себя-то уже не вижу.
Где вы, Адам и Ева?
В поте лица своего должны вы были зарабатывать хлеб свой, но это вам в голову не приходит. Ева крадет фотоаппарат, а Адам, вместо того чтобы сторожить, закрывает на это глаза.
Я завтра ему скажу, этому Ц., что на самом деле это я вскрыл шкатулку. Завтра меня уже ничего не остановит.
Даже если Господь вышлет навстречу мне тысячи голых девушек!
Все глуше ночь.
Она цепко держит меня, безмолвная и непроницаемая. Сейчас я хочу назад.
Осторожно, ощупью…
Моя вытянутая вперед рука натыкается на дерево. Обхожу его.
Двигаюсь ощупью дальше — но в ужасе отшатываюсь!
Что это было?
Сердце у меня замирает.
Еле удерживаюсь, чтобы не крикнуть.
Что это было?
Нет, это было не дерево.
Моя вытянутая рука наткнулась в темноте на чье-то лицо. Меня трясет.
Кто тут стоит передо мной?
Я застываю на месте.
Кто это?
Или мне примерещилось?
Нет, я слишком ясно нащупал: губы, нос…
Сажусь на землю.
Это лицо, оно еще там?
Надо дождаться света.
Не двигайся.
Там, над облаками, курит лунный человек.
Тихо накрапывает дождь.
Плюй, плюй на меня человек с луны!
Предпоследний день
Наконец небо начинает сереть, вот и утро.
Никого передо мною нет, никакого лица, ничего.
Пробираюсь обратно в лагерь. На спине, с открытым ртом спит фельдфебель. По палатке барабанит дождь. Только сейчас замечаю, как я устал. Спать, спать…
Когда просыпаюсь, полк уже ушел. Ну ладно, скажу Ц., что это был я, а не Н., сразу после их возвращения.
Сегодня наш предпоследний день, завтра собираем палатки и уезжаем в город.
Сегодня льет как из ведра, только ненадолго в какой-то момент дождь прекратился. В лощинах лег густой туман, гор больше не видно.
В полдень полк возвращается, но не весь.
Отсутствует Н.
Должно быть, заблудился, замечает Ф., скоро найдется, никуда не денется.
Мне вспоминаются пещеры, упомянутые
Страх?
Пора ему все сказать, сейчас самый подходящий момент.
Ц. у себя в палатке, пишет.
И он там один.
Увидев, что я вхожу, быстро захлопывает блокнот, смотрит недоверчиво.
— А, мы опять пишем дневник, — выдавливаю я из себя, пытаясь улыбнуться. Он молчит, только глядит на меня, и тут я вижу, что у него ободраны руки.
Он замечает мой взгляд, вздрагивает и быстро убирает руки в карманы.
— Что, замерз? — спрашиваю я, не спуская с него глаз.
Он все так же молча кивает, мол — да, и жестокая усмешка пробегает по его лицу.
— Слушай, — начинаю я, — ты говорил, что Н. взломал у тебя шкатулку?
— Я не просто так сказал, он правда так сделал, — не дождавшись конца фразы, на полуслове перебивает он.
— Но почему ты так уверен?
— Он мне сам сказал.
У меня глаза вылезают на лоб. Как это сам сказал? Но этого не может быть. Это не он!
Ц. пронзает меня быстрым взглядом и продолжает:
— Он мне сегодня утром признался, что вскрыл шкатулку. Проволокой. А закрыть обратно не сумел, у нее замок сломался.
— Да?!
— Он попросил у меня прощения, я его простил.
— Прощения?
— Ну да.
Он безразлично смотрит в другую сторону. Нет, я уже ничего не соображаю, вспоминается только: «Кто мою шкатулку тронет, тот умрет».
Ерунда, ерунда!
— А ты не знаешь, куда он сейчас подевался? — спрашиваю я. Он остается спокоен.
— Мне-то откуда знать. Ясно — заблудился. Я вот тут тоже раз заблудился.
Он встает, всем видом показывая, что не намерен продолжать разговор.
И тут я замечаю, что куртка на нем порвана.
Сказать ему, что врет? Что Н. не мог сознаться, потому что это же я, я читал его дневник…
А почему врет?
Мне страшно об этом думать…
Как же я сразу ему не сказал, еще вчера, когда он лупил Н.? Ну да, застеснялся перед господами учащимися, не хотел признаваться, что потихоньку вскрыл проволокой шкатулку, хотя цель и была достигнута — ну ладно, это понятно. Но как меня угораздило сегодня утром проспать? Ну да, проторчал в лесу ночь напролет, устал, как собака, и промолчал. А сейчас? Сейчас уже толку мало, даже если рот и разину. Поздно.
Да, я тоже виноват.
И я — камень, о который он споткнулся, яма, в которую упал, скала, с которой он сорвался. Ну почему никто меня сегодня не разбудил? Я не хотел свидетельствовать против себя и спал, чтобы защититься. В божественный расчет я хотел внести большие изменения, а оказывается, расчет этот был уже давно оплачен.
Мне хотелось нас всех спасти, но к тому моменту мы были уже утопленниками. В море вины без конца и края. Ну кто виноват, что этот замок сломался?
Больше не запирается?