Юность Маши Строговой
Шрифт:
Он поманил Машу и взял ее обеими руками за щеки:
– Могла быть толще!
Он вынул трубку изо рта, положил на стол и обнял Машу. Отстранил от себя, оглядел, снова обнял:
– Хороша! Кстати...
– И, как когда-то в детстве, в Москве, вытащил из кармана плитку шоколада: - Это тебе на рождение, а кроме того...
– Аркадий Фролович, - решительно перебила Маша, - я без памяти рада вам! Слышать не хочу о подарках!
– Кроме того, - продолжал Аркадий Фролович, - я выполнил твою просьбу.
–
– Маша побледнела. Сердце упало и взлетело вверх. Несколько секунд она как будто качалась на качелях.
– Я его нашел, - сказал Аркадий Фролович, зажигая трубку.
– Черт! Почему она не горит?
Ирина Федотовна испуганно ахнула:
– Что я наделала - пирог пропал! Маша, я устроила его в девятую палату, где раньше лежал майор.
– Кого ты устроила, мама?
– спросила Маша, с ужасом думая: сейчас все это окажется страшной ошибкой.
Аркадий Фролович тронул Машу за плечо и легонько подтолкнул:
– Девятая палата, по коридору направо, потом налево, третья дверь. Задето легкое.
Направо, налево, третья дверь...
Но перед дверью Маша остановилась.
Прошло полтора года. Вдруг...
Толстенькая, кругленькая сестра с пухлым ребяческим ртом, пробегая по коридору, спросила:
– Вам кого?
И Маша вошла.
Она увидела только Митю, как будто он был один в палате. Никого и ничего вокруг. Она встретила его внимательный, настойчивый взгляд, он не улыбнулся. Маша поняла - ждал. И чувство доверия и близости, не только не ослабевшее, а, наоборот, окрепшее за эти полтора года, с новой силой охватило ее.
Она быстро прошла через палату, наклонилась над Митей и поцеловала его в губы, не думая о том, так она делает или нет и можно или нельзя ей его целовать.
– Маша!
– сказал он, неловко обнимая ее.
Ей было неудобно стоять нагнувшись, она видела его страдающие, счастливые глаза.
– Сядь, - сказал Митя.
Она взяла стул.
Кто-то смотрел на них с соседней койки, но она не замечала: в палате был один Митя. Так близко.
Он показал ей взглядом, чтоб она наклонилась.
– Если бы я знал...
– сказал он шепотом, - я ничего не знал.
– Как же так? Я все время писала, писала тебе!
Она вспомнила, что письма пропали, и с досадой и смехом перебила себя:
– Ах, глупая я!
Они довольно бестолково беседовали, но смысл и радость их встречи были не в том, какие произносились слова. Говорили и признавались в нежности взгляды, улыбка, застенчивое прикосновение руки.
– Поцелуй меня еще, - попросил Митя, от неуверенности и смущения бледнея.
– Нет. Больше нет.
– Почему?
– Не знаю, - прошептала Маша.
Провела ладонью по его руке в грубом больничном белье, от плеча к локтю. Бережно и несмело.
– Митя, ты не можешь рассказывать?
–
– Не снюсь, - серьезно ответила она.
– Митя, после госпиталя ты вернешься туда?
– Да. Конечно.
Она взяла его руку в свою и не выпускала.
– Митя, ты знаешь, здесь был в эвакуации Валентин Антонович. Тебе интересно?
– Очень интересно!
Он весь встрепенулся. Скулы его чуть закраснелись. Студенческие незабываемые годы, вернетесь ли вы? Библиотечные полки, забитые книгами. Семинар в тесной, домашней какой-то аудиторийке, где профессор становится понятней и ближе, а студенческие голоса раскатываются подобно громам и сшибаются в спорах. Жизнь бегом. И веселая жадность: узнавать, узнавать, узнавать! И Маша.
Он увидел ее на первой лекции. Ее лицо, страстно серьезное и вместе ребяческое, поразило его. Удивленно распахнутый взгляд.
– Маша, у тебя есть здесь друзья?
– Как же, есть. Дорофеева. Усков.
– Усков?
Страшноватый, противненький холодок внезапно кольнул его сердце.
– Кто такой Усков?
– Однокурсник. Мы с ним очень сошлись последнее время, - беспечно открывала Маша.
– Симпатяга. Работаем в одном семинаре. И вся общественная работа вместе. Я его к тебе приведу.
– Нет. Не стоит.
Он осторожно отнял у нее руку, занес за голову и, лежа так, каким-то вдруг ставшим сторонним, изучающим взглядом рассматривал Машу.
Та и не та. Она закладывает теперь косу вокруг головы и кажется, стала выше, чем раньше. Старше. Что-то гордое в ее голове, оплетенной косой, как венцом. Новость. И манера подносить руку к волосам, чтобы поправить, и опускать, не коснувшись. Новость. Незнакомое коричневое платье с высоким строгим воротничком, в котором она так прелестна! И ее незнакомая жизнь среди неизвестных друзей!
Она могла поцеловать его еще раз, если бы захотела!
– Между прочим, - сказал он сдержанно, стараясь скрыть свою подозрительность, - много несчастий происходило оттого, что жалость принимали за другое чувство.
– Нельзя не жалеть человека, когда он страдает, - простодушно возразила она.
– А...
Митя до подбородка натянул одеяло. Внезапно он почувствовал вялость и пустоту во всем теле, и что-то в душе его съежилось.
– Расскажи, как ты училась.
Удивляясь равнодушию просьбы, Маша послушно принялась рассказывать о лекциях, о своем докладе в семинаре Валентина Антоновича, но ничего похожего на то, что она пережила и испытала, в ее словах не отразилось. Перемена в Мите, мгновенно ею угаданная, мешала Маше, и потому она стеснялась и не умела рассказать обо всем пережитом.