Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям
Шрифт:
Мы снова приложились к горлышку, и я вскоре узнал о конце головокружительной карьеры седобородого палача.
На днях из центра прислали депешу, в которой строго, под страхом увольнения из славных чекистских рядов, запрещалось казнить политических противников без предварительных профилактических телесных воздействий.
Увы, метод старца не подходил под новую инструкцию, и на должность главного палача уже выдвинули новую кандидатуру из комсомольской деповской ячейки. Неофит успешно осваивает медленное отпиливание ушей, вбивание гвоздей в позвоночник, выковыривание глаз. Особенно, по отзывам начальства, ему удается вскрывание брюшной
Допили водку, доели колбасу.
Я тактично выразил соболезнование оставшемуся не у дел палачу.
Расставаясь, старец признался, что не сильно огорчен таким поворотом дела. Его за палаческие заслуги (первое место по губернии) переводят аж в столицу, агентом-осведомителем на конную базу Московского коммунального хозяйства.
На прощание будущий кучер-сексот пожелал мне и великомученику Остапу никогда с ним более не встречаться, и я, поблагодарив старца за доброту, пустился в путь к святой пещере, по непролазной грязи.
Но по завершении неимоверно трудной дистанции пешего марша меня ждало самое большое разочарование - ничего подобного (шок, задержка дыхания, непроизвольный метеоризм) я не испытывал за свою трудную двадцатичетырехлетнюю жизнь.
Мокрый, чумазый, выбившийся из сил, я узрел в лучах медленно оседающего за равнодушный горизонт солнца Бендера, упитанного, полного энергии, необычайно бойкого и красивого до отвращения.
Прежде чем ввести желанного гостя в процветающую обитель, хозяин щедро окатил меня ледяной водой, растер шикарным махровым полотенцем, закутал в колючий плед.
А в пещере пахло чем угодно, только не ладаном, и черная икона Спасителя с грустными сияющими глазами тоже исчезла.
Хлебнув мутного самогона, я смирился с не укладывающимся в мои иллюзорные представления Бендером. Он, курящий дорогие папиросы и иронично улыбающийся, вернул мне реальность.
Я расчувствовался, расплакался и начал живописать свою горькую долю.
– Почему? Почему?
– вопрошал я.
– Почему мне не суждено было сгинуть в Миргороде, в котором прочно застрял по не зависящим от меня причинам? Почему мне довелось выкарабкаться после обширной простуды, полученной при самых нелепых стечениях обстоятельств? Почему я не замерз в сугробе, когда самонадеянно выскочил в одних летних кальсонах на двор, а дверь удумала самостоятельно захлопнуться? Как я умудрился целый час на двадцатиградусном морозе выписывать круги под завывание соседских псов и непрекращающуюся близкую стрельбу?
Остапа весьма позабавил данный эпизод моего запутанного, извилистого движения к неудачной, провальной женитьбе.
Прохохотавшись, он спросил, что я сделал с обитателями дома, упорно не открывавшими двери. Я объяснил, что виноват сам, так как слишком зло и напористо стучал. Они, бедные хохлы, перепугались, думая, что пришли с обыском, и безуспешно пытались прятать свое многочисленное имущество.
Бендер опять погрузился в пучину смеха, но я - не без злорадства и чувства мелкой мести - проинформировал его о недавней встрече с бывшим отшельником, отставным палачом.
Предупреждение об искоренении антинародного контрреволюционного гнезда подействовало на веселящегося Остапа самым печальным образом, и он принялся отборнейшими словами выражать сожаление по поводу того, что ему экстренно придется бросать великолепно отлаженное хозяйство.
Проявляя здоровое и вполне уместное любопытство, я спросил, кого же
И тут гордость за свое передовое хозяйство вытеснила из Бендера грусть и уныние, и он повел меня, все еще закутанного в плед по подбородок, на экскурсию вокруг преображенного добровольным крестьянским трудом холма.
Мне были продемонстрированы: хранилище для утаенного от ненасытной комиссарской власти зерна, склад оружия затаившихся по селам упорных махновцев, летний шинок, подготовленный к усиленной эксплуатации и забитый бутылями первача, копчеными окороками и прочими разносолами.
Еще во владении предприимчивого, угадывающего желания работящих крестьянских масс пророка-благодетеля находился передвижной бордель из бывших институток и фрейлин двора его величества. Сейчас подвижная группа голубых кровей отсутствовала, исходя потом и утонченной великосветской страстью в затяжном рейде по правобережным бандам.
Ночью я видел пророческий сон. Тарас Бульба и сын его Остап остервенело рвали зубами - не благородного шляхтича и даже не жилистого большевика, а гамбсовский, обшитый английским ситцем в цветочек, гарнитурный мягкий диван с гнутой спинкой...
А Бендер готовился к обороне.
Поутру я обнаружил спешно нарытые окопы и местную упитую вдрызг пышноусую рать, которой были розданы махновские винтовки и пулеметы.
Сам же предводитель, то бишь Бендер отбыл на персональной тачанке за подкреплением.
Прощальная речь его, насыщенная "краснопузыми" и "антихристами", отличалась лаконичностью и отточенностью каждой пламенной фразы.
Я же, пользуясь отсутствием внимания к моей особе, с помощью подручных средств кое-как загримировался под дородного хохла и устроился на тачанке за "Максимом", моля Всевышнего только об одном - чтобы не возникла необходимость изрыгнуть из горячего ствола неточные взволнованные пули.
Через двое суток лихого скока (я потерял наклеенные усы, чужую папаху и пару килограмм веса), с редкими привалами, мы сменяли тачанку с лошадьми и пулеметом на телегу, запряженную дряхлой кобылой, и вскоре медленно, не торопясь, по зеленеющему проселку въехали в Российскую Советскую Федеративную Социалистическую Республику.
Телега тряслась и натужно скрипела, а я безуспешно пытался убедить Бендера, что нам давно пора остепениться, забыть беспорядочную, не обеспеченную должным образованием, профессией, партийной принадлежностью жизнь, что Власть на глазах крепчает, и скоро чуждым, анархически настроенным элементам придется совсем плохо, что вступает в неограниченную силу гербовая печать и треугольный штамп, что надо выковывать из себя коллективного индивидуума и шагать в ногу с победившей революцией, что, наконец, с его гигантскими способностями необязательно лезть в шахту или стоять у станка - можно прекрасно подвизаться на каком-нибудь интеллектуально-музыкальном поприще, проявить недюжинный талант в акробатических упражнениях под куполом цирка с поднятием тяжелого серпа и еще более тяжелого молота, в крайнем случае заделаться пролетарским поэтом или воспевающим прелести гражданской войны эпопейным беллетристом, или засесть в редакции юмористического журнала (без юмора даже большевикам не обойтись) и править безграмотные провинциальные письма, или просто продолжить занятие по акукшерско-гинекологической линии, написать диссертацию и с научно-весомым именем смыться за границу.