Юность подарит первые шрамы
Шрифт:
– Кто посмел обидеть тебя?
– Я…
– Понимаю. Я тоже часто бываю недобр к себе.
– Что подтверждают твои плотские утехи с моей матушкой.
– Ну нет, с Кармэл у меня все по-настоящему.
– Да неужели?
– Серьезно тебе говорю. Я люблю роковых женщин, а Кармэл как раз такая.
– Роковая женщина – это та, что может подчинить себе любого? Натворить бед, при этом наслаждаясь этим?
– И не теряя очарования и притягательности, – с восторгом добавил Гаспар.
– Вот удивительно… Значит, я не похожа на Кармэл. Я не умею очаровывать, да и притягательности во мне ноль.
– Вот с этим я бы поспорил.
– Я впервые по-настоящему влюбилась.
– Но он отверг тебя, – договорил Гаспар, взглянув на Никки с сочувствием.
– Да. И теперь я боюсь снова влюбиться. – В этот момент Никки вспомнила об Элае, с которым она теперь проводила каждые выходные. – Не хочу… Это ужасное, уязвимое состояние души. Человек становится таким жалким! А ему кажется, что он счастлив. Я… думала только о нем, жила только ради него. Представляешь, как это страшно? Жить ради кого-то! Раньше я жила ради себя, только ради своего удовольствия. И еще я столько зла причинила другим людям из-за него…
– Прям уж зла?
– Гаспар, поверь мне на слово. Ко всему прочему, я оттолкнула от себя дорогих мне людей. Джел… Рокси. И совсем скоро я потеряю самого главного человека в моей жизни, – тут Никки уже не могла сдерживать себя и заплакала.
– Но ведь никогда не поздно раскаяться? Ты можешь все изменить.
– То, что я сделала, нельзя забыть. И простить такое невозможно.
– Послушай меня, Никки. Послушай меня! – не выдержал Гаспар, когда Никки еще сильнее разрыдалась и ее некогда прекрасное личико в одночасье превратилось в красную, мокрую, всхлипывающую субстанцию. – Уверен, ты все преувеличиваешь. Перестань говорить загадками, расскажи мне все как есть. Я – посторонний человек. Я сумею оценить ситуацию здраво. Давай, расскажи мне.
Никки замерла на мгновение, уставилась покрасневшими, опухшими глазами на Гаспара, что глядел на нее с тревогой. Ее тронуло его беспокойство. Никки была падка на нежность и заботу, особенно если их к ней проявляли мужчины. И она не смог-ла совладать с собой, поскольку чувство глубокой, сердечной благодарности переполняло ее. И вот уже в следующее мгновение ее губы коснулись губ Гаспара. Тот резко отстранился.
– Никки… – сказал Гаспар, не понимая, что на нее нашло.
– Только это поможет мне сейчас. Пожалуйста… – Никки снова приблизилась к нему и поцеловала. На этот раз Гаспар не сопротивлялся. То ли вино пробудило в нем желание и стерло все принципы, то ли он в самом деле считал, что сможет этим поцелуем утешить Никки. Да и… ох, какой это был поцелуй! Никки чередовала невинные ласки с обжигающе-страстными движениями губ, языка и рук. Как тут устоять? Соблазненный мужчина, точно хищник, попробовавший каплю свежей крови, лишается разума, подчиняется тривиальным инстинктам. Никки в этом лишний раз убедилась, когда Гаспар начал сам проявлять инициативу, показывая, на что способен его рот, который совсем недавно ласкал ее мать. Никки не думала в этот момент о Кармэл. Она вообще ни о чем не думала. Алкоголь и близость с мужчиной всегда помогали ей отвлечься от всего, что ее угнетало.
– Гаспар!
Никки и Гаспар мгновенно разъединились, услышав голос Кармэл. Испепеляющий взгляд, напряжение тела, учащенное дыхание – все говорило о том, что Кармэл была в бешенстве. Она подбежала к своему возлюбленному. Тот лишь успел сказать:
– Кармэл, я…
И Кармэл влепила ему такую сильную пощечину, что Гаспар чуть не потерял равновесие. Но на этом Кармэл не желала останавливаться и замахнулась еще раз.
– Кармэл, не надо! – вмешалась Никки. – Это я виновата. Он не хотел.
Мать
– Собирай вещи и уматывай отсюда, – сдавленным голосом сказала Кармэл.
– Кармэл… – вновь заговорил Гаспар.
– Я все сказала!!!
Гаспар посмотрел на Никки, затем отвел виноватый взгляд в сторону и молча вышел из гостиной. Никки не волновала судьба Гаспара, ей было жаль мать. Впервые в жизни. Глаза Кармэл были полны слез и знакомой Никки боли, что появляется у того, кто столкнулся с предательством. А то, что произошло далее, окончательно добило Никки – мать упала на колени.
– Ты что… – растерялась Никки.
– Прости меня, – ползя на коленях к дочери, сказала Кармэл.
Никки тут же вспомнила себя стоявшую на коленях перед Элеттрой, когда она умоляла Кинг отказаться от Арджи.
– Кармэл… ма-мама, – захлебываясь в слезах, сказала Никки, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не упасть рядом с матерью и не обнять ее.
– Прости меня за все, – продолжала Кармэл. – Я очень старалась полюбить тебя, но у меня не получилось. Леду и Клару получилось, а тебя нет. Есть в тебе что-то такое… – Кармэл поморщилась, будто запахло гнилью.
Даже если бы с Никки тогда живьем содрали кожу, ей не было бы так больно, как после этих слов матери.
– Это грех… Это самый настоящий грех, когда ты не любишь, ненавидишь своего ребенка, – слово «ненавидишь» Кармэл постаралась выделить интонацией так, что Никки даже вздрогнула – но я ничего не могу с собой поделать. И вот, видимо, моя кара за это.
Кармэл встала с колен, вытерла слезы и покинула гостиную. Никки же так и стояла, глядя на то место, где ранее была ее мать. «Жаль, что ты не оставила меня новорожденную на морозе встречать медленную, мучительную смерть или не выбросила в мусорный бак, завернув в мешок. Это было бы гораздо гуманнее по сравнению с тем, на что ты меня обрекла». Да, Никки не было оправдания, она поступила ужасно по отношению к Кармэл. Но в действительности же этот поступок был необходим, как разрез плоти, выполненный хладнокровным хирургом, дабы увидеть, что скрывается внутри его пациента, что является источником его мучений. Этот «разрез» помог Никки увидеть всю суть ее матери, узнать жестокую правду, с которой ей теперь предстояло жить.
Тот вечер утроил боль Никки, удесятерил ее ненависть к себе, воскресил любовь к матери и живьем похоронил.
До совета, на котором миссис Маркс намеревалась рассказать о том, что вытворил Джераб, и объявить о его увольнении, оставалось несколько часов.
– Алесса, мне кажется, ты сделаешь только хуже, – сказал Джераб.
Алесса уверенной походкой шла по коридору школы и остановилась, дойдя до кабинета директора.
– Да куда еще хуже? Послушай, я просто попытаюсь, договорились? Может, мне не удастся ничего исправить, но я не могу стоять в стороне, когда ты нуждаешься в помощи, – сказала она и постучала в дверь.
– Да-да, – ответила Голди.
– Миссис Маркс, извините за беспокойство, – сказала Алесса, войдя в кабинет.
– У вас что-то срочное, мисс Торн?
Алесса села напротив Голди.
– Джераб… Мистер Эверетт мне все рассказал.
– И как вам его история? Я вот, например, уже вторые сутки на успокоительном.
– Миссис Маркс, вы не знаете всей правды.
– Боюсь, если я узнаю всю правду, то мне понадобится не успокоительное, а реанимация.
– Вовсе нет, – кротко улыбнулась Алесса и приступила воспроизводить заранее подготовленную речь. – В тот вечер, в «Лоране», у нас с мистером Эвереттом было свидание.