Юность
Шрифт:
— Да ты что, голубчик, бредишь, что ли?.. Я внесла уже и поэтому только тебя выпускают на волю…
— Я сперва должен видеть Калерию…
— Калерию? Вот тебе раз!.. Калерия за границей. Зачем тебе понадобилась Калерия?..
— Не знаю, мама… Ничего не знаю… Делайте как хотите. Мне ужасно хочется спать, мама…
— Ты болен… Ах, Господи!.. Что же это такое…
— Вещи, сударыня, на извозчике…
— Ну, уйдем скорее!.. Застегнись хорошенько!..
— Распишитесь в получении сына.
Мы уселись на извозчика и поехали. Звонко трещала пролетка,
— Ах, мама, как мне хочется спать!.. Скоро ли мы приедем и куда ты везешь меня?
— На пароход.
— Разве уже ходят пароходы?
— Да, сегодня — первый пароход… У тебя лихорадка…
— Ничего… Как приедем на пароход, я лягу в каюте спать и просплю до самой Самары… Ах, как хочется, мама, спать!..
— Надо бы к доктору, да опоздаем на пароход. — Не надо. Пройдет, мама… Заедем на телеграф: я дам телеграмму Зое, — она приедет в Симбирск… и там мы обвенчаемся…
— Решили отложить до осени: твоя невеста должна сперва хорошенько поправиться, да и ты сам… Жених!.. Краше в гроб кладут…
— Кто решил?.. Как смели решать без нас?
— Мы с отцом твоей невесты решили…
— Не ваше дело!.. Стой, извозчик! Я — сию минуту, только дам телеграмму…
— Застегнись! Ах, какое мученье!.. Загорелось жениться…
«Христос Воскресе, Зоя. Я свободен, выезжай Симбирск. Геннадий».
— Готово! Едем!..
— Полковник сказал, что ваше дело кончится к осени… и тебя могут посадить еще месяцев на семь досиживать…
— Ну!
— Ну… А ты — жениться…
— А я — жениться… До осени еще пять месяцев… Оставь, мама, эти разговоры, у меня и так болит голова…
— И телеграмма не успеет дойти. Вечером мы будем в Симбирске, а…
— В Симбирске мы останемся и подождем… Я должен видеть Зою…
— Успеешь…
— Нет, не успею… Дайте, наконец, нам свободу и возможность распорядиться самими собой… Довольно с нас одной тюрьмы…
— Застегнитесь же, ради Бога, на все пуговицы!
— Не желаю. Мне жарко.
— Уступили за две тысячи… — Не понимаю…
— Торговалась с полковником, как на базаре. Две тысячи внесла, а третью надо послать Калерии…
— Ах, да… Калерии… Не говори мне ничего про Калерию…
— Она теперь не такая… Она исправилась…
— Не мое дело…
— Она опять сошлась с мужем… У ней — ребенок родился…
— Какое мне дело! Пускай родился… Мне это вовсе не интересно.
— Ухаживал, чуть с ума не сходил, а теперь не интересно…
— Никогда не напоминай мне об этом.
— Эх, ты!.. Неблагодарные вы… Она приняла в тебе такое участие, а ты… Три тысячи не бараний рог… Не всякий согласился бы…
— Перестань, ради Бога!.. Иначе я соскочу с извозчика и… вернусь в тюрьму…
— Конечно, она легкомысленная женшина, а всё-таки добрая и
— Тпру!..
— Матрос! Прими вещи…
— Какой пароход?
— «Гоголь».
Гудят свистки пароходов, развеваются на мачтах флаги, клубится из труб черный дым, скрипят сходни, поют грузчики, волоча по сходням что-то тяжелое:
«Аа-ах, ней-дет, да-вот пойдет! Аа-ах, ней-дет, да-вот пойдет!»А там, за пароходами, блестит свободная, широко разлившаяся река, а вдали синеют еще голые горы с пятнами ярко-белого снега в ложбинах и оврагах. Клочки порванной зимней одежды гор… Поплескивает тяжелая мутная еще вода в борт парохода и звенит, словно пароход — стеклянный. Пассажиры нарядные, словно вместе с пароходом их всех заново отремонтировали и выкрасили в яркие цвета. Говор, крики, пение грузчиков, грохот от бросаемых в люк товаров, французский лепет дам на балконе и русская ругань на палубе…
Стою на пароходе, смотрю на широкий простор водяной равнины, на синеватый контур далеких гор и потихоньку бунчу:
«Выдь на Волгу! Чей стон раздается Над великою русской рекой? Этот стон у нас песней зовется…»А в душу радостной волной льется свобода и хочется, простерши вперед руки, закричать:
— Здравствуй, матушка Волга, родимая река!.. Привет тебе, раздольная!..
— Я опять свободен, и любим я, матушка-Волга!!.
Кричать неудобно. Я снял шляпу и широким жестом руки махнул сверкающим на солнце водяным равнинам.
Хорошо! А озноб опять начинает ломать кости. Холодно, хочется потягиваться, погреться около горячей трубы… Вот как только отвалит пароход от пристани, пойду в каюту, лягу под шубу, закроюсь с головой и, поджав ноги, буду спать, спать, спать…
Загудел и задрожал пароход, шевельнулись колеса и зашумела внизу вода.
— Отдай носовую!
— Есть!
Поплыла мимо конторка с провожающими, замелькали в воздухе платки и зонтики, задвигались баржи, пароходы, мачты, показалась Казань с белым кремлем, с золотыми куполами собора, с красной высокой башней Сумбеки…
— Прощай, Казань!..
— Застегнись ты, ради Бога!..
— Иду, мама… У меня опять лихорадка…
— Иди пить чай…
— Нет, ты пей, а я лягу и буду спать, долго буду спать… До самого Симбирска… Спать и спать… больше мне ничего не надо…
— Ты кашляешь…
— Ничего… пройдет… Не беспокойся, старенькая… Я пойду… Что ты смотришь так беспокойно?
…Какой жаркий день. Словно в жарко-натопленной печке. Зачем вы меня закрываете? Не надо. Вот я полежу еще на горячем песке и буду снова купаться… Ты, мама, не бойся, я не утону. Я отлично плаваю по-саженному… Пустите же, не держите меня!..