Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
Весенняя влага бисером оседала на ярких стрелках новорождённых трав и на старых травах, оживших среди прошлогодних косм. Она сверкала на выпирающих из земли сосновых корнях, на хвое, на мусоре, стружках и щепках, изгрызенных пламенем головешках, на пепле соломы и комьях глины, размятой там, где стоял посёлок. Она оседала на землю, открытую солнцу, - сильную, ароматную, молодую. Струилась над синей лентой реки, и река всё время сверкала тысячью нежных брызг, хотя её воды неслись без плеска и в них отражалось
Люди не видели, как летела, струилась в прозрачном воздухе эта вешняя влага. Но время от времени они проводили ладонями по щекам, по лбу, улыбались и радостно говорили:
– Ну, славный выдался день!
– На то и апрель, чтобы в землю - прель!
Они поднимали головы, разгибали спины. На краткое время они бросали трудное дело в раскопанном поле, в распахнутом доме, в глухом дворе и с жадной надеждой глядели на мир, от века прекрасный, свободный, светлый, полный запахов, звуков, свершений и ожиданий…
Пришёл этот день и на холм московский.
После пожара здесь жили пока без изб, без отдыха, все в заботах. Но в этот день и несчастный сказал: «Добро!» - ибо день поднимался голубоглазый и русый, как сильный, весёлый парень. С таким - не погибнешь. Такой - не выдаст. За ним - и дело пойдёт быстрей!
И люди готовили холм для дела спорее, охотнее, чем всегда. Их волновало и радовало начало нового города не только своей новизной, но и тайной надеждой: авось будет легче голодным жить… авось в этот город войдёт к ним счастье!
В сотый раз поглядев с холма, Симеон сказал кузнецу:
– Мудр он, князь Юрий: место славное выбрал! Отсель погляди в Заречье: будто вся Русская земля легла там, внизу, ожидая вещего часа!
Демьян ответил вместо Страшко. Но ответил он не на то, о чём говорил Симеон, ибо сказанное зодчим показалось Демьяну неясным, сложным. Он откликнулся только на то, о чём всё сильнее с гордостью пело старое сердце, - на мысль о светлой силе труда:
– А много по всей земле сотворили мы - человеки! И грады, и веси, и храмы в них, и сады…
– Однако и зла немало!
– угрюмо сказал Страшко. Демьян убеждённо бросил:
– То зло, я мыслю, не в нас: оно между нами ходит. А в нас - добро!
Симеон с одобрением взглянул на Демьяна. Оборванный, старый, обросший нечёсаной сивой бородой, давно не мытый, Демьян был мудр и хорош. И зодчий сказал негромко:
– Спасибо тебе, дедок. Златое вымолвил слово! Однако рыжий Михаила не вразумился.
– Мыслю я всё же, что зло есть и в нас. Оно в крови обитает. Кабы не в нас, чего бы жить людям в злобе!
– Судьба нас той злобе учит!
– сердито вскричал Демьян.
– Она, по веленью бесов, узлы лихоборства вяжет. А в сердце людском - от века добро!
–
– серьёзно заметил зодчий.
– От всех недугов он спасенье, от всяческой злобы - щит! Трудясь - и землю наполнит обилие, а душу - покой…
Вздохнув, будто вспомнив ушедшие в прах надежды, зло и обиды жизни, он досказал:
– Только в труде себя и спасаю. В нём лишь благость ищу.
Все помолчали.
Ермилка звонко вскричал:
– Ох вижу князя с княгиней!
Не дожидаясь совета старших, в сияющем возбуждении он вместе с Вторашкой сбежал с холма.
Строитель заторопился. Он строго сказал, взглянув на Страшко:
– Пора! Давай начинать, мужики…
Страшко, Никишка и остальные первыми встали возле будущей городни, встречая князя с княгиней.
Князь Юрий взошёл на холм. Остановившись у брёвен, готовых стать городней, он посмотрел поверх дремучих лесов за Москву-реку, туда, где в бескрайней, живой синеве лежала Киевская земля.
– Велика она, Русь!
– сказал он задумчиво то ли княгине, то ли себе, то ли печальному Святославу.
– На коне за год не объедешь. И кипит она, и звенит, и плачет. Пашут её мечами, росят травы кровью, молотят цепами палиц. А всё потому, что секутся князья с боярами и друг с другом. Завистливы да бездомны… друг друга спихивают с земель!
Совсем по-другому, почти с усмешкой, он поглядел на грустного Святослава.
– Вот и племянник мой Изяслав тебя выгнал прочь для-ради собственных чад!
Святослав угрюмо ответил:
– Сгубил Изяслав мой живот навеки. В одном лишь Путивле имел я семьсот людей. Там же много сотен бочек мёду было. Двор добрый держал я со всяким благом. Железо имел в запасе, жёлтую медь. На гумнах сушилось жито, в лугах - стада, рога да копыта. А ныне нет ничего ни в Путивле, ни в Новгороде-Северском и нигде. Гол я и бос, как нищая чадь, отныне. А Игоря-брата племянник твой взял в полон, постриг в монастырь, а скоро погубит смертью.
Юрий погасил усмешку, потом опять внимательно оглядел далёкую синь Заречья и сказал довольный:
– За этой рекой болото… болото распрей и горя. А тут, на холме, мой верный и прочный берег!
В глазах его вспыхнула искра зависти и досады. Он посуровел, тронул усы и жёстко добавил:
– Но я и в Киев ещё пройду… болотом, как посуху. Так ли, брат Святослав?
Ольгович заискивающе поклонился:
– Ты старший над нами, там тебе и сидеть!
Но выцветшие глаза Святослава глядели тускло, без преданности и надежды.
Заметив это, Юрий мягко сказал:
– Не для себя хочу Киев, для-ради дела. Ибо я помню завет отца моего, Мономаха: «Не хочу я лиха, но добра хочу братии и всей земле Русской». Так же и я. А Бог - мне на помощь…