Юрий Долгорукий
Шрифт:
Однако Мономах не поддержал всеобщего ликования, спросил насмешливо:
– Выходит, по-вашему, на готовенькое едем? Всё силы небесные сотворили, а нам пировать да радоваться? Так, что ли, градоделец?
Старый городовой мастер протестующе замахал руками:
– Не так, княже! Бог милостив, но и людям остались труды немалые! Есть, есть куда руки приложить!
И градоделец принялся загибать пальцы:
– Береговые откосы стесать, чтоб круче были, надо? Надо! Овраги углубить? Надо! Валы земляные вкруг града, особливо со стороны поля?
– Не рассчитывай на годы, не будет их у тебя, - прервал Мономах разгорячённого градодельца, - Город быстро срубить надо.
И, властно раздвинув мужей, шагнул к Юрию:
– Начнём нынче же. А завершать - тебе!
Недолго пробыл Владимир Мономах на стройке нового града, но начало положил крепкое. Обошёл береговые кручи, указал, где работать землекопам. Колышки велел забить на изгибах будущих валов. Определил, в каком месте ставить простые башни, а где проездные, воротные. Самолично уложил первый кирпич в основание нового храма Святого Спаса. Строить храм остались киевские и переяславские мастера.
Созванным со всей округи вотчинникам княжеский тиун грамотку прочитал, а в той грамотке досконально перечислено, сколько мужиков и сколько подвод надлежит прислать на строение града и в каком месяце. И чтобы люди со своим кормом приходили, а с лошадьми был овёс.
Чесали в затылках вотчинники, вздыхали. Тяжеленько! Хорошо хоть в полевую страду князь людей и лошадей не требовал. Хозяин! Супротивного слова никто не сказал: боялись одного Мономахова имени.
А потом Мономах вотчинников повёл показывать, кто за какой обвод вала в ответе. Быстр на ноги князь, хоть и прихрамывает немного, едва поспевают за ним дородные мужи. А Мономах всё подгоняет:
– Поспешай, поспешай!
В городе шумно и многолюдно, как в великий базарный день. Все куда-то торопятся, мечутся толпами из стороны в сторону. Иному и идти-то некуда, а тоже семенит, зажав в кулаке топоришко: вот он я, готовый — хошь колья острить, хошь брёвна тесать!
Юрий целый день при отце, как нитка за иголкой — неотлучно. Присматривается, слушает, запоминает. Хитрое, оказывается, дело - город ставить. Владимир Всеволодович Мономах - на что уж мудрый князь, и тот с градными мастерами советуется. А отъедет батюшка, как он, Юрий, сам управляться будет?
Вечером едва до ложницы добредёт, сразу забывается тяжёлым сном, и снится Юрию, что всё бежит он, бежит, а батюшку догнать не может. Не слышал Юрий, как пеняет мужу княгиня Гита, что неладно-де младня так измаривать. И сердитого ответа отца тоже не слышал:
– Не младень ныне Юрий - князь!
Неужто в такой неизбывной маете вся жизнь княжеская проходит?
За неполную неделю словно усох Юрий, почернел, невесть куда девалась приличная полнота, которой отличались все Всеволодовичи; только нос долгий, дедовский, ещё больше вылез.
Жалела его Гита, но мужниному слову перечить
Судовой караван Владимира Всеволодовича Мономаха покидал град Владимир на рассвете. Мужики ещё не вышли с лопатами на валы, и на берегу было тихо и пустынно. Юрий, немногие ближние бояре и гридни-телохранители стояли кучкой возле самой воды. На берег сошли пешими, только княгиню Гиту четверо холопов спустили на носилках.
С борта ладьи Мономах ещё раз наказал строго:
– Поспешайте! А ты, Юрий, не о покое думай, но о княжестве! Не себе принадлежишь, но Земле, Богом тебе порученной! Блюди и помни!
Провожавшие восприняли княжеский наказ вроде как упрёк себе, а за что - ещё неизвестно. Притихли, головы опустили, словно придавленные непререкаемо властными словами Мономаха.
Вёсла вонзились в воду, ладьи резво побежали вверх по реке. Бояре вздыхали с облегчением, вытирали рукавами вспотевшие лбы.
Тысяцкий Георгий Симонович легонько тронул Юрия за плечо:
– Чего стоять-то? Пойди, княже, поспи, время раннее...
– А как же?..
– Пойди, пойди. Некому больше тебя торопить!
А боярский сын Василий, старший дружинник и постельничий, уже и коня подводит. Когда только успел?
Юрий медленно поехал в гору. Позади тяжело топотали бояре, позвякивали оружием дружинники. Все молчали, но лица у мужей были довольные.
Отмаялись!
В мягкое пуховое ложе Юрий провалился как в омут - сразу в темь.
Проснулся за полдень, солнце в оконца ломится, мухи гудят грозно, как шмели. Тишка стоит в изголовье, обмахивает князя берёзовой веточкой. Тысяцкий Георгий Симонович за столиком сидит, тихонько угольком поскрипывает, цифирки на бересте выводит столбиком. Поднял голову, отложил уголёк, улыбнулся приветливо:
– День добрый, княже. Каково спалось-то?
А комнатный холоп Тишка уже рядом стоит, на вытянутых руках большую серебряную чашу с родниковой водой держит - глаза ополоснуть со сна.
Юрий быстро оделся, вышел на крыльцо.
В городе было непривычно тихо, даже собаки не лаяли. Редкие прохожие шествовали неторопливо, вроде как после тяжкой работы - отдыхать. Без лопат шли, без топоров. Дома, что ли, забыли? Невеликий обозишка прокатился к Торговым воротам. А подводы-то порожние, порожние!
Тысяцкий Георгий Симонович тоже на крыльцо вышел, смотрит безмятежно, равнодушно. Юрий вскрикнул было:
– Почему так? Заспались? Батюшка наказывал поспешать!
– Пойдём, княже, поговорим, - тихо шепнул тысяцкий и первый шагнул через порог в сени. Следуя за тысяцким, Юрий миновал просторную парадную гридницу, по узкому переходу поднялся в терем. Возле невысокой двери, схваченной поперёк железными полосами, стоял дружинник в кольчуге, боевом шлеме, с мечом у пояса. Молча поклонился, отомкнул замок большим железным ключом, прижался к стене, пропуская князя и тысяцкого. Тяжёлая дверь отворилась мягко, без скрипа. Тысяцкий, пропустив Юрия в горенку, замкнул дверь за собой на внутренний засов.