Юрий Долгорукий
Шрифт:
И улыбнулся ободряюще:
– Обойдётся!
Юрий молча вышел из горенки, Георгия Симоновича с собой не позвал.
Но не возразил же Юрий! Не топнул гневно каблучком!
Догадливому тысяцкому этого было довольно.
Юрий спустился в свою горницу, остановился задумчиво у окна. Безлюдна улица, скучна. Над покатыми крышами поднимались струйки дыма. Понятно, время обеденное, люди больше по избам сидят, но всё же неуютным показался город после вчерашней суетни. Своего слова не успел сказать Юрий, только подумал — а всё остановилось.
Заглянул в дверь Тишка - звать к обеду.
Юрий
— Кликни Василия, пусть седлает коней.
А холоп Тишка уже с рубахой нарядной, выездной подбегает, красные сапожки натягивает, княжескую шапку с горностаевой опушкой подаёт. Хоть и жара на дворе, а простоволосым князю на людях показываться неприлично. Проворен Тишка, смышлён, старателен. Но Юрий усердия отрока будто и не замечает. Смутно, неспокойно у князя на душе.
Э-э-э, будь что будет!
Через сени прошагал быстро, сердито. А у крыльца боярский сын Василий уже княжеского коня под уздцы держит, колпак набок сдвинул - лихо! Десяток дружинников с копьями, со щитами крепко в сёдла вросли, не шелохнутся. Прилежно воевода Непейца воев учил, прилежно. Юрий воеводу добром вспомнил. Нещедр был он раньше на похвалу старому воеводе, а надо бы...
Подумал так Юрий и вдруг понял, что говорят воевода и тысяцкий с одного голоса, что упрямое противление отсылке ратников из Ростовской земли для воеводы Непейцы Семёновича прямая линия жизни, укладывавшаяся в его любимые слова: «До сего Ростову дела нет!» Если не видит воевода ростовской пользы - упирается до последнего, хитрит, непонимающим прикидывается, а если однозначно ростовскую тысячу в поход выталкивает, покоряется вроде бы, но едет не едучи.
«До сего Ростову дела нет!»
Едины они в мыслях, тысяцкий и воевода. Два могучих мужа за княжеской спиной. Твердь и подпора, если князь с ними вместе. Вдвое сильнее от такого единачества и князь, и верные княжеские мужи...
Будь что будет!
Юрий сбежал с крыльца, единым махом взлетел в седло; боярский сын Василий и стремя не успел поддержать. Княжеский конь с места рванулся галопом.
Стайка нарядных всадников вымчалась за ворота.
Бьётся за плечами князя красное шёлковое корзно, алая высокая шапка как язык пламени, но безусое лицо сумрачно, губы крепко сжаты, в больших серых глазах — устрашающая стынь.
Сердит Юрий Владимирович, ох, как сердит!
Гридни тоже по сторонам зыркают недобрыми глазами, плёточками помахивают. Чем не угодишь, однозначно сечен будешь. Княжеские гридни на руку быстры, силу на обильных господских кормах накопили немереную, только и ищут, куда приложить.
Людишки шапки срывают, издали кланяются, пятятся к частоколам, от греха подальше.
Оказалась позади пыльная городская улица. Жару будто сдуло встречным ветром. Зашуршала под копытами луговая трава - мягко, успокоительно.
Всадники
На берегу Юрий спешился, присел на тёплый камень-валун. Махнул гридням, чтобы отъехали. Василий тоже спрыгнул на мягкий песок, принял повод княжеского коня, но отошёл недалеко, шагов на десять. Понял Василий княжеское желание побыть одному, но и свою службу знал - чтобы князь всегда на глазах был. Сберегатель!
Юрий сидел, смотрел на бегущую воду. Извечное движение речной глади завораживало, утишало страсти. Солнечные блики на воде вспыхивали, кружились хороводом, слепили глаза.
Потом солнце к закатной стороне покатилось, поалела вода в Клязьме, будто свежей кровью налилась. Но Юрий не углядел в сем недоброго знамения. Не к добру - мёртвая кровь, тяжёлая и холодная, а здесь алые струйки весело бегут, заплетаясь в причудливые узоры, живое всё, радостное. И мысли тревожные с бегущей водой уплывали.
Поднялся Юрий с посветлевшим лицом, весело крикнул подскочившему Василию:
— Обойдётся!
Долго ломал голову боярский сын Василий над смыслом сказанного. Что должно «обойтись» и что ему, княжескому сберегателю, надобно делать, чтобы это «что-то» не тревожило господина? Даже ночью, ворочаясь на лавке в дружинной избе, Василий размышлял, что означает непонятное княжеское слово, но так ни до чего и не додумался. Одно утешало: повеселел князь, тревоги отставил.
Наверное, легче стало бы верному дружиннику, если б мог он знать, что не ему было предназначено непонятное слово. Самому себе повторил его вслух Юрий, утверждаясь в правильности принятого решения.
Обойдётся!
И действительно - обошлось.
Зимой Мономах собирался в град Владимир, но не доехал - застрял в Смоленске. Сюда приехал для встречи с отцом Мстислав Владимирович Новгородский, и сразу отодвинулись куда-то далеко владимирские негромкие дела. С новгородским столом, на котором сидел сын Мономаха, дело оборачивалось худо. Великий киевский князь Святополк вознамерился возвратить город под свою великокняжескую руку. Неспокойно стало в Новгороде. Доброхоты Святополка (а их немало оказалось, заинтересованных в киевской торговле) смущали народ, нашёптывали вечникам, что Мономахов-де сын княжит не по закону, исстари-де повелось, чтобы Новгород держал сам великий князь или сыновья его, как повелит.
Отказываться от Новгорода Мономах никак не хотел, но и спорить в открытую с великим князем было бы неблагоразумно: обычай есть обычай.
Думали-рядили отец с сыном, и надумали. Самим ссориться с великим князем Святополком ни к чему, пусть новгородцы великому князю откажут!
Зачастили из Смоленска в Новгород большие и малые люди, велеречивые, ловкие и щедрые на даровое серебро. У владыки побывали, у игуменов монастырей и приходских священников, у влиятельных бояр и у бояр поплоше, но недовольных чем-нибудь, у торговых гостей. Не забыли и кончакских старост - за ними чёрные люди, быстро-мятежная вольница. Везде говорили, что князь Мстислав Владимирович Мономахович всем пригож, а иного князя Новгороду не надобно. Не пришёл бы новый князь с худом...