Юрий Долгорукий
Шрифт:
Невелика была горенка, но светла и нарядна. Окна забраны железными решётками, хотя и без решёток - кто сюда заберётся? На самом верху терема горенка, выше только скользкая кровля луковицей торчит, не удержаться на ней ни человеку, ни вороне. Вдоль стены сундуки стоят, все под висячими замками, крепкие. Высокое кресло, обитое красным сукном, прямо против двери, а между креслом и дверью - скамья, тоже под сукном. Вроде как в ростовской посольской горнице: княжье место и скамья, чтобы послов посадить. К другой стене столец прислонён, два стула при нём — друг против друга. Сие место уже не для посольского приёма - для доверительной беседы, на равных как бы, без чинов. К этому стольцу и повёл тысяцкий Юрия.
Намеренно отодвигая
Юрий вспомнил земляные дыры в Любечском граде и закивал, соглашаясь. Нужна потайная горенка князю, и ходы подземные тоже нужны!
Посидели, ещё помолчали. Наконец тысяцкий решился; прищурился хитренько, спросил:
– Вот говорил ты: поспешать? А надо ли нам поспешать, княже?
– Но батюшка...
– Добродетелями многими Богом наделён и людьми прославлен Владимир Всеволодович Мономах, князь переяславский. Переяславский!
– повысил голос тысяцкий.
– А ты - князь ростовский, и у обоих власть от Бога.
Георгий Симонович помолчал, словно подбирая единственно правильные слова, и осторожно продолжил:
– Сам рассуди, княже. У Переяславля своя польза, а у Ростова своя, ростовская. Не ко времени нам пупы надсаживать, возводя столь великую крепость, не под силу, не потянем. Да и не нужна нам новая крепость с полуденной стороны [30] . Безопасно здесь Ростову. Черниговские Гори- славичи с нами мирны. Болгары волжские давно не тревожили, да и ходить они больше любят по Волге к Ярославлю или по Оке, Клязьме и Нерли к Суздалю. Град Владимир им не помеха, выше устья Нерли на Клязьме стоит, свернуть с Клязьмы в Нерль, и плыви судовой ратью беспрепятственно до суздальского ополья, до населённых волостей. Суздаль надо крепить, а два града рубить ростовцам не под силу...
30
Полуденная сторона - юг.
Доходчиво объяснял Георгий Симонович настоящую ростовскую пользу, чувствовал Юрий, что так оно и есть, но казалось ему, что тысяцкий недоговаривает ещё что-то важное, такое потаённое, что даже своему князю сразу раскрыть не решается.
От князя утаивает?!
— Досказывай, тысяцкий, чего замолчал?
– сердито приказал Юрий, и показалось ему, что Георгий Симонович не то что обиделся на резкость — вздохнул с облегчением и заговорил раскованно, гладко:
— Не прими за обиду, княже, но не все ростовские мужи к тебе добрым сердцем тянутся. Некие старые бояре за глаза своевольцем называют. Не нравится боярам сильная княжеская власть. Боярин Жирослав Иванкович во хмелю на своём дворе кричал: «Волчонка выпестовали, а ну как матерым волчищем станет? Увы нам, бояре...» Немногие слышали, но до моих верных людей непотребные слова дошли, хоть и отнекивался потом Жирослав: пьян-де был, не помнит. А за старыми боярами сила. Ростов, как ни крути, в боярских руках. Столетиями здесь жили, прочными корнями в Ростовскую землю вросли — не оторвёшь. С городской старой чадью заедино. Не княжеский ещё град Ростов, но - боярский, и долго ещё так будет. А тебе для крепости власти княжеский град нужен, чтобы всё - из твоей руки. Град Суздаль отстраивай, княже. Своими людьми и на своё серебро отстраивай, своих мужей на суздальские ополья испомещай, и будет град Суздаль изначально
— А возле Суздаля свой отдельный замок поставлю, как батюшка в Любече, - неожиданно для самого себя выпалил Юрий, тоже явив давнюю тайную задумку.
Тысяцкий Георгий Симонович понял эти слова как одобрение.
Радостно было Юрию и страшно: ломался привычный расклад, многие не одобрят. А как же без батюшкиного благословения? Привык совета спрашивать, а ныне в обход, тайком?
Вдруг явился перед глазами отец, недоступный человеческим слабостям, жертвенно верный княжескому делу, несудимый и недоступный.
Пожалуй, только многоопытный тысяцкий мог развеять это белоснежно-недоступное видение, и он сделал это, превзойдя ловкостью самого себя.
Доверительно склонившись к Юрию, тысяцкий заговорил обыденно, приземлённо, как о простом человеке:
– Ростовскую пользу ты уяснил, княже. Поговорим о пользе переяславской. Святополк в Киеве не вечен. Рано ли, поздно ли, но схлестнётся Владимир Всеволодович Мономах в усобице за великое княжение с черниговскими князьями. А тут уже загодя сильная крепость срублена, черниговским князьям со спины угрожает. Польза для переяславского князя? Ещё какая польза!
Юрий качнул головой, соглашаясь.
– И ещё скажу, — будто в нерешительности помедлил Георгий Симонович.
– Честолюбив твой батюшка Владимир Всеволодович. Не упускает случая над другими князьями возвыситься. С новым градом-то как? Немногие помнят, что град на Клязьме-реке заложил Владимир Святой, Первокреститель, и имя своё граду дал. Поболе ста лет прошло, в забросе град Владимир оказался, обветшал, и забыли люди, от кого он пошёл есть. А как заново отстроит Владимир Всеволодович Мономах град на Клязьме-реке, свяжут люди град с его, Мономаховым, именем. Так старцы-прорицатели прикидывают, но вслух не говорят...
Неуютно как-то стало Юрию, неловко, будто тайком подглядел в замочную скважину нечто такое, что и знать ему невместно. Приоткрыл Георгий Симонович земные слабости, извинительные для других мужей, но никак не совмещавшиеся в его сознании с образом отца. Только ли о его, Юрия, княжестве радеет отец? А может, Ростов Мономаховым делам только в подспорье?
Двоились мысли Юрия, сплетались клубком.
Складывалось, отвердевало в голове Юрия: не было и нет на Руси одной правды, иначе не воевали бы друг с другом братья-князья. Юрий чувствовал в словах Георгия Симоновича свою, ростовскую правду, и эта правда оказывалась для него ближе и понятнее, чем другие. Юрий вдруг понял, что расходятся его дороги с отцом, и это тревожило. Но ещё больше встревожило его возможное отчуждение от ростовских мужей, от земли, которую он изъездил вдоль и поперёк, узнал и полюбил. А отчуждённость наступит неизбежно, если Юрий будет покорно следовать за отцовским конём. Недаром же воевода Непейца, бояре и мужи так неохотно собираются в полки, если Мономах требует их в дальние походы, воевать чужие города и земли, добывать славу то Переяславлю, то Киеву...
Ещё не зная, на что решиться, ещё сопротивляясь мягкому давлению тысяцкого, Юрий спросил задиристо:
– А строение градное — в заброс?
Внутренне торжествуя (поддаётся княжич, поддаётся!), тысяцкий говорил спокойно и рассудительно:
– К чему благое дело - да в заброс? Сей град в своё время и Ростовской земле понадобится. Пусть людишки с лопатами на валах суетятся. Пусть переяславские и киевские мастера стены храма выкладывают — сие Земле во славу. С вотчин уроки не снимай, токмо людей и подвод помене требуй. А колья, что велел Владимир Всеволодович на валах позабивать, пусть так и стоят, град обозначая. По Мономахову слову всё вершить будем, но - в мочь силы ростовской.