Юрий Долгорукий
Шрифт:
IV
Когда Святослава Ольговича новгородцы вторично изгнали из города (опять рассорился с вече), он не поехал сразу в свое княжество, а завернул в Киев, чтобы на какое-то время отсрочить встречу с женой, а также полюбоваться на храмы, вид которых вызывал у него восторг и умиление. Что касается жены, бывшей половецкой княжны, то он знал ее вздорный и сварливый характер, что она не упустит случая обвинить его в бездарности и неспособности к государственному управлению, а это слышать
Но прежде чем погулять по Киеву, он завернул на один из рынков. Младший сын Василий наказывал ему новые штаны византийской работы, в которых бы он, шестнадцатилетний парень, смог выйти в хоровод. Такие он нашел довольно быстро, взял в руки, повертел перед глазами, стал примерять на себе.
Рядом услышал короткий смешок. Оглянулся и увидел молодую женщину, по одежде, скорее всего, боярыню, которая искоса с улыбкой наблюдала за ним.
– Все равно не налезут, – сказала она.
Ей, наверно, было лет двадцать пять, лицо чистое, с каким-то детским выражением, а волосы густые, заплетены в две косы; значит, замужняя.
Святослав, всегда стеснявшийся женского общества, внезапно осмелел и даже решился на шутку.
– Если вставить клинышки здесь и здесь…
И глаза его с длинными девичьими ресницами загорелись весельем.
Она картинно округлила глаза, спросила озадаченно:
– Разве нет таких же у других продавцов?
– Все обошел, нет больше! – нарочито сокрушенно произнес он.
И тогда она поняла, что это шутка, и засмеялась тихим приятным смешком.
– Ловко у тебя это получилось, – похвалила она его. Жена, надменная и кичливая, никогда похвальных слов ему не говорила, и ему было приятно услышать такое из уст незнакомки.
Разговор был закончен, и она уходила. И ему вдруг стало мучительно жалко, что она скроется сейчас в толпе и исчезнет навсегда из его жизни, такая нежная и чуткая, с коротким смешком и доверчивыми глазами. И он, человек женатый, всегда избегавший ухаживаний и всегда брезгливо относившийся к ветреным мужчинам, внезапно набрался храбрости и проговорил торопливо:
– Я здесь проездом, хотелось бы посмотреть на храмы. Не найдется ли у тебя времени пройтись со мной? Я, право, буду вести себя подобающим образом.
– А я и не сомневаюсь, – с улыбкой ответила она, вглядываясь в его лицо. – По тебе сразу видно, что ни на что дурное ты неспособен.
И он ее глазами увидел себя, высокого, светловолосого, в богато вышитой рубашке из тончайшей византийской материи, подпоясанной кожаным поясом с замысловатой пряжкой и узорными бляшками, в узорчатых штанах, заправленных в красные сапоги с загнутыми носками, унизанные жемчугом. И возраст его, почти сорок лет, внушал доверие: не какой-нибудь там шестнадцатилетний юнец, от которого можно ждать всякого!
Они вышли из торговых рядом и направились по улице в сторону видневшихся издали больших
– Меня зовут Святославом, – представился он, шагая по уложенной жердями мостовой. – Я правлю в Новгорода-Северском, там моя родина, там моя семья, дети…
– И жена, конечно? – игриво взглянув на него, спросила она.
– И жена тоже, – обреченно ответил он и, наверно, впервые пожалел, что несвободен и должен вести себя по отношению к ней сдержанно, как подобает женатому мужчине. – Тебя тоже, конечно, дома ждет муж?
– Воспитываю двоих сыновей, – отстраненным голосом ответила она. – А муж погиб где-то в половецких степях…
Он помолчал, давая ей время пережить прошлую потерю.
Спросил:
– Как же тебя звать?
– Ефросиньей.
До Софийского собора дошли они молча. Стали рассматривать это грандиозное сооружение из камня, поражавшем несравненным благородством и завершенностью. И Святослав почувствовал, как его душу озаряет высокое чувство собственного достоинства и гордости, будто весь смысл его жизни был вложен в это вдохновенное изваяние из камня.
– Какая воздушная мощь, – прошептала Ефросинья…
Не спеша обошли они еще несколько храмов, а потом Святослав сказал:
– На все не хватит сил. Да и проголодался я основательно. Может, зайдем и перекусим?
Харчевни располагались на рынках и пристани. Обычно для простых людей еда готовилась прямо на кострах, поэтому в этих местах в воздухе всегда плавал аппетитный запах мяса, рыбы и различных специй. Но люди состоятельные предпочитали перекусить в специальных домах, где можно было расположиться за столом, где еду принесут в чистой посуде и вино с пивом поставят, если нужно. В одну из таких харчевен они и зашли.
Едва уселись за стол, как перед ними явился услужливый челядин. Святослав заказал шти, кашу пшенную с маслом и вина. Народу в харчевне было достаточно много, они ели, пили, разговаривали, трое в углу о чем-то громко спорили.
– Не помню, когда посещала подобное заведение, – тихо говорила Ефросинья. – Кажется, последний раз после рождения второго ребенка. Тогда муж купил мне ожерелье, это оказалось его последним подарком.
– А мне чаще всего приходится питаться всухомятку или приготовленным на кострах. Походы, один за другим военные походы, сражения, битвы…
– Когда только это закончится? – с тоской в голосе проговорила она. – Не половцы, так князья между собой начинают драться. И чего не могут успокоиться, чего делят?
– Земли распределить между собой им не под силу. Каждому кажется, что его обидели, обделили, ущемили.
– И тебя, князь, тоже обошли?
– Да нет. Как я сидел в Новгород-Северском княжестве в юности, так и до сих пор сижу.
– Верю. У тебя такой спокойный, незлобивый характер. Я это с первого взгляда увидела.