Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем "Список благодеяний "
Шрифт:
Бочарников, когда сел протокол писать, беря ручку, заметил револьвер.
«За это полагается каторга» — идет, держа в руке перо.
После того, как Бочарников инспирировал Кизеветтера, Карликовский подошел к нему и хочет сказать: «Дай ему в морду, Жан».
«Во всем виновата я» — большое изумление.
«Красть вообще нехорошо…» — наглая нотация, несмотря на то, что это женщина С Кизеветтером он был любезен, а с ней сугубо груб.
Когда Леля перешла на диван, Кизеветтер бросает место, проходит за стол, наливает стакан с водой и жадно пьет воду. Потом он присоединяется к полицейским, он ими уже куплен, он их агент.
«Итак, случай разучен…» — встает, раскланивается.
«Этот
4 мая 1931 года (Утро).
408
Смысл реплики: револьвер как вызывающая провокация. Речь идет о письме председателя Коминтерна Г. Е. Зиновьева («письме Коминтерна») 1924 года, история с которым вызвала громкий политический скандал и застопорила развитие советско-английских связей на несколько лет. В «письме Зиновьева» излагались указания английской компартии, как организовать вооруженное восстание с целью свержения власти буржуазии в Англии. (Ср. в дневнике М. А. Булгакова «Под пятой»: «Знаменитое письмо Зиновьева, содержащее в себе недвусмысленные призывы к возмущению рабочих и войск в Англии».) «Письмо» было опубликовано в британской прессе под заголовком: «Москва отдает приказы нашим красным». Совсем недавно, спустя 75 лет после скандала, Джилл Беннет, сотрудница британского МИД, пришла к выводу, что письмо Зиновьева было фальшивкой, переданной «Дейли мейл» офицерами британской разведки. Установлено сегодня и имя автора «письма». См.: Скосырев В.Английский шпион в окружении Ленина // Известия. 1997. 26 августа. Его же: «Письмо Зиновьева» — фальшивка // Известия. 1999. 5 февраля. См. об этом также: Ф. 963. Оп. 1. Ед. хр. 46. Л. 33–36.
Кизеветтер вошел, смотрит, эта сцена — концовка к сцене.
Леля делает свое движение после второго раза: «Отдай револьвер».
Мартинсон в борьбе с Лелей не должен расставлять ноги. Вся сила в руках должна быть.
Кизеветтер им мрачно говорит. Не надо Ромео и Юлии. Он мрачно и тяжело говорит, и никакой сентиментальности.
Кизеветтер стоит, вырвав револьвер, у дивана, говорит. Публика не должна заметить, как он пододвинулся, она должна так сосредоточенно вас слушать, что не замечает, когда вы придвинулись к Леле.
Пока Кизеветтер держит Лелю, пока он говорит, она все время: «Пустите, пустите меня…» — он заглушенно говорит: «Мир страшен…»
Когда он первый раз ее схватил, у нее крик испуга: «А-а, пустите…»
Кизеветтер оттого ее отпустит, что он вошел в такой раж, что не видит, как его руки отпустили ее.
«Я сделаюсь вором…» — срывает шляпу и бросает ее. Этот срыв шляпы Леля ощутит.
После: «Эпилептик» — Мартинсон сразу закуривает. Папироса механически в рот влезла, и спичка механически зажглась. В руке спичка, которая падает вниз, падает, как звездочка.
«Откуда у вас оружие?» — в это время осматривает стол и видит револьвер.
Кизеветтер, как только сказал свою фразу: «Да, из-за нее…» — опустился на стул.
Ремизова берет жасмин, делает движение. Мартинсон проходит мимо и
Леля говорит с Маржеретом, а сама примеряется к сцене, которую она будет играть. Она планирует участок, на кот/ором/ будет играть. Она располагает свои мизансцены.
«Я могу сыграть сцену из „Гамлета“…» — новая сцена.
«Хочу» — Маржерет выходит и садится.
Он сел, у нее сразу появляется энергия. «Я могу показать сцену из „Гамлета“» — сразу оживленно. Там она робела, а тут она очень оживлена.
«Почему из „Гамлета“?» — огорошил.
«Я предполагала сделать так…» — подходит к нему.
Когда она вышла на сценическую площадку, он вдруг срывается, чтобы было впечатление, что он бросает ее и уходит. Тогда она: «Я начинаю».
Он дразнит ее тем, что вот-вот уйдет. Это своего рода издевательство. Он вдруг срывается, ходит, у него в голове Улялюм, который не едет. Поэтому броски фраз должны быть энергичными.
Когда он ушел, Леля: «Даже не слушали, не поняли…»
«Я расскажу ему…» — монолог настоящий, драматичный.
Цыплухин выходит с Улялюмом, подходит к роялю, бочком присаживается, наигрывает. После: «Иди сюда». — Цыплухин наигрывает.
«Идите, вам улыбается счастье» — нужно, чтобы Леля машинально, как бы подстегнутая этой фразой, сделала еще два шага и застыла.
Когда Леля говорит: «Не надо», — она попадает: с одной стороны, Улялюм, с другой — Маржерет.
Улялюм первый раз поет быстро, когда он ее целует — он поет с разным выражением. Он только прижался, но не целует, а поет, она же в это время говорит: «Я вспомнила…» Щека к щеке, а в это время ее монолог, и он поет.
«Можно поцеловать тебя?» — реалистически.
«Кто ты?» — восторженно.
«Она дует прямой кишкой во флейту» — сразу разрядил.
Последний раз песенку поет опять оживленно.
«Где ты достал ее?» — смотрит на Маржерета. Потом отбегает и смотрит на Лелю.
Улялюм повернулся, не обращает на нее внимания, вдруг она идет и говорит «Господин Улялюм…» Он бежит к ней: «Чем, чем я тебя обидел?»
Маржерет перешел к столу, смотрит на Улялюма, нетерпеливо ждет, когда он подымется.
Улялюм помахивает тросточкой, бросает «Нет…» Потом: «Приди завтра» — шепчет на ухо.
«Как одуванчик…» — отходит, типичный жест фата, настоящая сцена Дон Жуана.
7 мая 1931 года.
Надо найти более резкую тональность для Маржерета Вот как было с Татаровым — приходилось вздыбить крик. Теперь характер тесно связан с мизансценами, одно с другим связано. Когда придет другая тональность, все это не будет… Тут нужно рискнуть, пусть сперва не выходит, но чтобы был характер крикуна. Надо играть укротителя львов, который бегает и дразнит. Он приступом берет кресло, приступом берет занавеску, он как будто хочет кого-то криком взять, он берет крикливостью и великой рассеянностью, а то не получится, если мягко будет. Здесь все до такой степени одно связано с другим, что может получиться, что теперь выходит, а потом не выйдет. Нужно уже примеряться.