Юся и эльф
Шрифт:
И желательно, до заката, ибо чем меньше временной разрыв в нанесении пентаграммы, тем лучше. А потому, если не успею, работать придется ночью. Ночью же вершить ужасные деяния, как говорила, не слишком удобно.
И встав на четвереньки, я продолжила неблагодарное свое занятие. Колени заныли, спину заломило, а в голове мелькнула мысль, что нелегко приходится злодеям.
И дорого.
И муторно.
И вообще… руки вон дрожат, пальцы едва ли не судорогой сводит, а может, именно ею. Глаза слезятся. Чернила, обретая
Хорошо так пованивать.
Напоминая, что основной компонент — подхвостовые железы водного урраха, твари медлительной, туповатой, но способной отравить среднего размера озеро. Этими вот самыми выделениями.
Зрелыми.
Судя по тому, что слезы просто-таки катились по щекам, мои железы были очень даже зрелыми.
Но я сумела.
Я дописывала последнюю руну, когда в дверь постучали. Вежливо так. Настолько вежливо, что дверь сразу захотелось запереть еще на один засов, а лучше и подпереть. Вон, хотя бы столом. Он тяжелый, дубовый, аккурат подойдет.
Но я закрыла флакон с остатками чернил.
Поднялась. Мышцы неприятно тянуло, напоминая, что тело человеческое плохо предназначено для стояния в одной позе.
— Открывай, что ли, — сказала я Элю, который дернулся было руку подать, но остановился у внешнего круга. Вот и правильно. Нечего по самодельным пентаграммам, которые, может, не до конца просохли, лазить.
— Уверена?
— Уверена, выбора у нас особого нет, — я добралась-таки до окна, что было непросто. Темные линии на дереве влажно поблескивали, словно намекая, что, стоит коснуться и мигом размажутся, лишая и труды мои, и день нынешний всякого смысла. Ступать приходилось меж линий. А ноги двигались неплохо.
Вонь усиливалась.
И обретала, так сказать, полноту. Кажется, я начинаю понимать, зачем в курительные смеси, которые полагалось возжигать в процессе вызова, добавляли розовое масло, розмарин и три капли настурциевого эльфийского настоя.
Чтоб не задохнуться от этой вони.
Окно открылось, впустив ветер, который вонь слегка разбавил, вернув возможность дышать. Подумалось, что соседям аромат точно не понравится. А потом, если это потом будет, придется менять не только пол, но и стены.
С другой стороны, где еще рисовать?
— Вижу, — мягкий этот голос заставил меня поморщиться. Голова болела. То ли от вони, то ли от напряжения, то ли от всего и сразу. — Я успел вовремя.
— Смотря для чего.
Нынешний гость был не то, чтобы неожиданен. Скорее… мне стало грусто.
Вот просто грустно и все.
Почему бы не появиться кому-нибудь иному? Папочке вот. Не верю я, что он настолько серьезно приболел, чтобы вот просто взять и забыть о моем существовании, равно как о семейном кольце, демоне и коварном плане захвата власти в отдельно взятой провинции.
А тут он.
Хорошо,
— Чтобы помочь, — гость отвесил глубокий поклон, столь изысканный, что аж челюсти от раздражения свело. — Мне подумалось, что вам не обойтись…
В его ладони засиял флакон-капля. Сделанный из мутного стекла, он был невелик и по-своему невзрачен. А вот маншул заворчал. И спину выгнул.
Стихло шубуршание внизу.
И вообще стало так тихо-тихо.
— Пыльцу фей непросто достать, — сказал он, присев. И на бритом черепе его пристроился солнечный зайчик. — Фейки… неразумные создания, но красивые. Они живут в заповедном лесу, куда не ступала нога существа смертного.
— Ага, — я поскребла левую пятку.
И еще подумалось, что носки стоило бы переодеть. Вот как-то не к лицу вступать в битву со злом, когда носки рваные. неуважительно как-то.
— Днем их не найти, а ночью они поднимаются над старыми камнями… не над всеми, — он смотрел на меня, словно зачарованный, а я на него.
Не человек.
Не эльф.
Друг? Отнюдь. Гость в доме прекрасной леди Алауниэль, которого не было бы в ином случае… и мне было обидно, ведь эльфячья бабушка ему поверила. Хотелось бы думать, что он и ее обманул.
Всех обманул.
И нас вот.
— Они выбирают места силы, те, которые еще помнят старый мир и хранят его отпечаток. И в этих местах они пляшут, пляшут, пока не рассыпаются на искры. А их искр появляются новые фейки. Что же остается, оседает на травах пыльцой, — он катал флакон в пальцах, и в туманной белизне его вспыхивали те самые искры.
Феек было жаль.
Хотя… подозреваю, еще одна сказка, рожденная в глухом лесу, в том, куда не ступала нога смертного. По общепринятой версии.
А Эль молчал. И я чувствовала, до чего непросто дается ему это молчание. А потому прохромала через пентаграмму — все же, судя по запаху, чернила в достаточной мере стабилизировались, чтобы больше не опасаться за сохранность ее — и протянула руку.
— Спасибо.
Показалось, не отдаст.
Но нет. Изящные пальцы разжались, и флакон упал мне в ладонь. Какой теплый…
— Здесь остальное, — гость опустил на пол коробку и отступил, взмахнул рукой, показывая, что не намерен мешать. — Теперь вы можете провести ритуал.
— А ты…
— Посмотрю.
— А если мы откажемся? — тихо поинтересовался Эль. И голос его звенел от напряжения. Но гость ответил лишь рассеянной улыбкой, будто спросили его о чем-то совершенно неважном.
А ведь он не похож на злодея.
Никак.
Вот отец мой, он отборная сволочь. У него весь сволочизм, можно сказать, наследный, с кровью предков доставшийся, на породистой роже написан. А этот… дитя света. Кто придумал, что эльфы не способны на дурное? Наверное, тот же человек, который решил, будто темные дела творятся только ночью.