Ювенилия Дюбуа

Гиливеря Николай

— Вы не верите в любовь?

— Верю, наверное. Скажем так, я хотел бы в неё верить, как в некий святой Грааль, который можно отыскать. Или, если говорить ещё точнее, то эта святыня появляется сама собой, если человек достоин.

— Но вы же сами только что говорили, что всё это иллюзия, которую человек создаёт сам.

— Да, но под словом «человек создаёт» не значит, что он просто берёт и начинает в лоб внушать себе любовь к другому человеку, а потом верить, что это на всю жизнь. Тут всё намного тоньше. Каждый поступок человека, каждая его мысль потихоньку, пазл за пазлом,

формируют общую консистенцию, которая по итогу может прийти к таким результатам. Но тут никогда не угадаешь, а пытаться искусственно и фальшиво возвести сразу к такому абсолюту — дело заведомо проигрышное.

— …

— Как тебе город? Сильно изменился с последнего раза, как ты выбирался? Уже скоро будем на месте.

— Да не так, чтобы я его когда-то хорошо помнил… Последний раз ездил на такси к зубному год назад. И для меня этот город остался таким же, как и тогда: новым и интригующим.

— Многие бы тебе позавидовали. Люди тратят много денег, чтобы попасть в места, которые для них будут в новинку.

— Для меня ничего нет важнее моей настоящей родины. Музыка для меня истинный мир, а здесь, среди всего этого бетона и машин… Я не слишком много говорю личного?

— Что ты, наоборот. Ты доверяешься мне, а я тебе. Это главный показатель зарождения дружбы.

— Спасибо. Среди всего многообразия — я как во сне. Приятный сон такой. Но моя родина — это звуки; их бесконечная комбинация. Иногда мне кажется, что я могу сойти с ума. Ещё чаще мне этого хочется. Может, прозвучит глупо, но я бы хотел быть звуком. Абсолютно любым, а тело моё только обременяет разум, ограничивая возможность стать совершенством.

— Но, с другой стороны, это же тело даёт тебе всё необходимое, чтобы ты мог создавать уникальные комбинации, которые (я готов поспорить) приносят тебе удовольствие.

Возле высокого забора, за которым начинался центральный парк, Владислав умело припарковал машину. Народ потихоньку подтягивался. Основная стоянка была забита почти до отказа.

— Дальше пешком. — Сказал продюсер.

— Угу.

Тимур начал очень неумело вылезать из машины. Рост сыграл классическую шутку. Парнишка сильно долбанулся головой о край крыши, но по внутренним причинам сделал вид, что ему ни капельки не больно.

Мужчины прошли через вход № 1. Перед глазами Золотова открылась потрясающая панорама, где невиданное количество деревьев разных сортов умело сочетались с открытыми зелёными полями, искусственными озерцами и низкими постройками. Тимур видел пока только маленький кусочек рутинного пиршества.

— Ну как, впечатлился? — Спросил довольный продюсер, увидев неподдельное изумление бледного, замкнутого парнишки.

— Спрашиваете!

— Ты ещё даже не прошел дальше, там вообще сказка. Даже не верится, что такое отбабахали у нас.

— Возвращаясь к нашему разговору, скажу вам, что вы правы, но только отчасти. — Продолжил Тимур, теперь его взгляд бегал в хаотичном направлении доступного пространства.

— А в чём ты не согласен?

— В том, что хоть моё тело и даёт мне возможность наслаждаться звуками, некоторыми из которых я могу управлять, но согласитесь, быть звуком, то есть, стать наслаждением, стадия

развития куда выше. Вы рассуждаете как человек, который пытается найти оправдание своим минусам, но я рассуждаю как человек, который знает, что более простые частицы являют собой совершенную форму.

— Ты очень умён… Я не знаю, что можно сопоставить. Затруднили вы меня, Тимур Алексеевич.

— Вам нравится моя мама? — Вдруг выпалил Тимур, будто только и ждал удачного случая. Просто он вдруг вспомнил образ Ольги, чьё тело, каждый жест, при упоминании Крутого, говорили сыну, что она неравнодушна к этому мужчине. Но своё знание композитор держал строго при себе, а теперь… В эту секунду вдруг что-то щёлкнуло у него, заставив выпалить этот внутренний вопрос, что мучил его. Ведь его «я», несмотря на всю свою, казалось бы, неопытность в обычной жизни, говорило ему, что его любимая и единственная мама — одинока, от чего жизнь её видится не такой полноценной.

— Теперь ты затруднил меня ещё больше…

— Если не хотите, то не отвечайте. Это я так, передышал свежим воздухом.

— Буду с тобой честен, мне твоя мама очень нравится.

— И вы ей очень нравитесь.

— Правда?

— Правда, по женщине сразу видно.

— Ну, что ж…

— А где сама сцена? — Перевёл разговор Тимур.

— А вон видишь, где ограждения? Да, вон, правее, откуда ещё шум доносится неприятный. Там сейчас строители последние приготовления делают. Хочешь посмотреть?

— Угу.

— Тогда пойдём.

— А сегодня много исполнителей будет выступать? Сама программа насколько рассчитана?

— Конечно, всё-таки главный праздник нашей необъятной! Соберутся все звёзды, которые сейчас блистают на нашем телевидении и радио. Ты услышишь много своих творений!

— И прям все будут петь вживую?

— Конечно же нет! Только фонограмма, как и всегда.

— Но вы написали мне тогда, что я буду удивлён!

— Да, и видел бы ты своё лицо!

— Ах, вот вы какой.

— Прости, не удержался. Не смог упустить момент пошутить над тобой, но если серьёзно, то вживую давно никто не выступает. А если ещё серьёзнее по секрету, то музыка ну очень давно перестала быть просто музыкой. Ещё со времен наших прапрапрадедов через исполнителей начали продвигать такой смысловой поток, в котором должен думать обыватель. Поэтому, если услышишь свою песню, а там будет изменены некоторые строки, то не обижайся, это ведь бизнес. Сразу скажу тебе: не думай, что всем нам плевать на творческую часть. Люди хоть и… а фальшь они чувствуют хорошо, поэтому мы ценим то, что ты вкладываешь в свои проекты, а этого не отнять.

— Да я всё понимаю. — С болезненно ироничной улыбкой ответил композитор. — То есть, получается, что всем «звёздам» платят кучу денег, только за то, что они открывают рот и кривляются на сцене?

— По сути да, ты прав, но они являются неотъемлемым звеном во всём этом движении.

— Ну да, так я и представлял… Одни махают жопой и гребут миллионы, а другие вкладывают свою жизнь и душу, чтобы получать копейки, которых хватает на хлеб и чай.

— Так, подожди, давай разберёмся. Ты не намекаешь ли на то, что я мало плачу тебе, Тимур?