Южане и северяне
Шрифт:
Подходил к концу долгий летний день, на равнину опускалась ночь. Совсем недавно можно было узнать, с какой стороны находится море. Северо-западная часть его берега была окружена невысокими холмами, а вся северная часть была открыта. На востоке, в местности Сонбунни, виднелись сосновые ветрозащитные лесопосадки. Южная сторона, местность Нансон за Намдэчхоном, была закрыта высокими холмами.
Над бескрайними просторами Анбёнской равнины высоко в небе мерцали звезды. Неожиданно младший лейтенант Ко, оглядываясь по сторонам, осторожно спросил:
— Ваш дом где-то рядом? Далеко отсюда?
— Прямо вон там, за горным перевалом.
— Значит, это ваша деревня, — быстро сказал лейтенант.
Вечерний пейзаж у подножия горы был прекрасен, аж дух захватывало!
В западной части Анбёнской равнины с севера на юг протянулась сплошная горная гряда. Я пристально смотрел в ту сторону, но, к сожалению, ничего не было видно. В этот момент солнце покинуло вогнутую часть пограничного перевала.
Совершенно неожиданно младший лейтенант Ко Ёнгук тихо и доверительно сказал:
— Перед отъездом поезда спрячьтесь куда-нибудь. Вам не следует ехать. Всем, независимо от занимаемой должности, следует знать, куда мы едем в эту ночь.
Я молча стоял и смотрел на него. В это время из хижины выходили после ужина другие люди. Младший лейтенант кратко сказал:
— Это было сказано в шутку, не стоит воспринимать эти слова серьезно.
Конечно, я тоже кое-что понял. Слова младшего лейтенанта могли стать реальностью. Если исходить из данной обстановки, он, безусловно, был прав. Я подумал, что если поеду дальше этим поездом, то меня почти наверняка ожидает смерть. Нам предстоял очень длинный и опасный путь. От Вонсана до Косона 300 ли [14] , оттуда пешком до Каннына еще 300 ли. А затем нужно было преодолеть еще длинный-длинный путь до Ульчжина. Было ясно, какая судьба нас ожидает.
14
1 ли = 0,4 километра. Соответственно 300 ли — это 120 километров.
Скрежет колес напоминал тяжелое дыхание зверя. Поезд со скрипом преодолевал подъем, а затем, с облегчением вздыхая, спускался вниз. По мерному стуку колес можно было догадаться, что он идет по берегу Восточного моря в сторону горы Часан.
Теперь все осталось позади. Однако все время перед глазами предстает та впадина перевала, которую я недавно видел на станции Анбён. Вероятно, это объясняется тем, что чем больше думаешь о пережитом, тем труднее избавляться от него.
Вся окрестность была погружена в темноту. Вместе с тем мне казалось, что все быстрее стирается граница между длинным гребнем горы на юго-западе и широким небесным пространством с его многочисленными звездами.
Отсюда до той местности, если идти напрямую, должно быть примерно десять ли. Если бы я не садился в поезд, как это советовал младший лейтенант Ко, то, возможно, я шел бы сейчас по тропинке сквозь рисовое поле, через широкую Анбёнскую равнину. Если идти прямо некоторое время, то можно было оказаться около ручья Намдэчхон, через который можно было пройти быстрее, если идти не по мосту, а вброд на самом узком месте течения. Затем, обойдя станцию Пэхва, можно было оказаться на Кёнвонской магистральной дороге. А уже там по горной тропинке до нашей деревни Хёнчжудон рукой подать. Переход через перевал занял бы не больше 20 минут.
Чтобы отвлечься от грустных мыслей, я начал разговор с товарищем Чан Сеуном:
— Вы еще не спите?
— Нет, еще не сплю, — последовал ответ. Он полулежал, прислонившись к стенке вагона.
Затем Чан Сеун вдруг присел и стал смотреть в мою сторону. Я заметил это и спросил:
— Вы случайно не помните человека по имени Ким Сансу? — И тут же добавил:
— Кажется, это было в позапрошлом году. Он был студентом 3-го курса отделения английской литературы Сеульского университета. После перехода на Север он преподавал в нашей школе общественные науки. Стало быть, он учился на одном отделении с вами, только старше вас на два курса.
Чан Сеун несколько
— Не знаю такого человека. После событий, связанных с реформированием Сеульского университета, обстановка там была довольно неспокойная. Студенты пребывали в таком возбужденном состоянии, так что даже однокурсники почти не общались между собой без особой надобности. Даже студенты одного отделения, если один был старше другого на два курса, почти не встречались.
— Да, наверно, так и было, — согласился я и еще шире открыл глаза в кромешную тьму. За Чан Сеуном, в непроглядной темноте, прислонившись к стенке вагона, должен сидеть Чан Согён с ясными, широко открытыми глазами. Полагаю, ему известно, куда ведет дорога, по которой мы едем.
2
У щуплого Чан Согёна было маленькое худое лицо с выпученными глазами, которые производили немного странное и даже отталкивающее впечатление. Может быть, поэтому при встрече с ним я почему-то чувствовал себя не совсем комфортно.
Хотя в моем подчинении находилось пятьдесят человек, именно с ним мне почему-то не хотелось встречаться. Он смотрел на меня так, словно пускал глазами стрелы. И на вечеринках, и на собраниях по идейно-воспитательной работе личного состава он всегда сидел рядом с Чан Сеуном. Создавалось впечатление, что Чан Согён зависит от своего приятеля. Но это было только первое впечатление. На самом деле он был сильным и вполне независимым человеком. Уже первые контакты с ним убедили меня в этом. Может быть, у меня сложилось такое мнение о нем под влиянием его необычного поступка, связанного с переходом на Север. Будучи студентом 3-го курса Института рыбного хозяйства в Пусане, он один, преодолевая неимоверные трудности, в начале войны — в июне 1950 года — пробивался на Север в то время, когда оттуда на Юг бежала огромная масса людей. Он перешел линию фронта в районе Тэчжона, а затем вступил в ряды добровольцев Юга. Однако по его поведению никак нельзя было сказать, что он способен на такой самоотверженный поступок. Он резко отличался от так называемых горячих патриотов, которые при каждом удобном случае выставляли напоказ свои заслуги. На их фоне он казался необычным человеком, и моё любопытство к нему усиливалось. В отличие от сеульского студента Чан Сеуна он был одет довольно бедно. На нем была легкая поношенная куртка, в которой он пешком добирался из Пусана в Сеул, где встретил своего школьного товарища. Уже вместе они вступили в Добровольческую армию. Несмотря на невзрачный внешний вид, он производил впечатление волевого и энергичного человека. Его гордость и смелость особенно подчеркивались орлиным взглядом. Можно сказать, что я испытывал некоторую робость перед ним. Возможно, поэтому, когда надо было что-то спросить у него, я не мог это сделать напрямую, а общался через Чан Сеуна, который всегда хорошо понимал ситуацию и сочувствовал мне.
Каждый раз, когда я сталкивался глазами с ясным орлиным взором Чан Согёна, я не мог начать с ним разговор. Уже потом я сделал для себя вывод, что моя робость тогда была связана с отсутствием жизненного опыта. Допустим, если бы в то время я спросил его, почему он преодолел такое большое расстояние и вступил в Добровольческую армию и что он теперь думает об этом, он, наверно, воспринял бы мои вопросы как глупые и бессмысленные. Несмотря на это, я все равно задал бы эти вопросы — так интересно мне было услышать его ответ.
Откровенно говоря, у меня были личные основания. Дело в том, что, встречаясь с Чан Согёном, я всегда вспоминал учителя Ким Сансу. Если сравнивать этих людей, то объективно Ким Сансу имел больше общего скорее с Чан Сеуном, чем с Чан Согёном. Сансу и Сеун были студентами одного вуза, даже одного отделения, но только с разных курсов.
Господин Ким Сансу, являясь студентом третьего курса Сеульского университета, в 1948 году добровольно перешел на Север вместе со студентами, придерживающимися левой политической ориентации. Осенью того же года он был назначен учителем обществоведения в старших классах нашей средней школы. Я тогда впервые увидел настоящего южанина.